Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Значит, ее забрали?
— Забрали. Надеюсь, надолго, а то как-то страшновато мне. Теперь как подумаю, что столько времени я прожила бок о бок с психичкой, так прям не по себе деется.
— А встретится с ней можно?
— Ой, да ладно тебе, встретится, да она счаз как овца, все видит, все слышит и ни хрена не соображает. Вавик ее в закрытую клинику определил, туда даже меня не пускают.
— Кто такой Вавик? — Машинально спросил Салаватов.
— Мой бойфренд. Классный мужик, ревнивый только, так что ты, давай, двигай отсель, а то Вавик придет, мало не покажется!
Тимур хотел спросить, если неведомый ему Вавик столь ревнив, тогда как следует расценить недвусмысленные намеки Оксаны. Или нет никакого Вавика, а девчонка придуривается, цену набивает. Что ж, вполне возможно, но выяснять детали Салаватов не стал. Некогда.
Мой дневничок.
Начала писать про отражение и испугалась. Я ведь не сумасшедшая. Больная, это да, а вот безумие пока далеко. С. существует, это так же верно, как мое собственное существование. Она — часть меня, более того, она — это я. Ни с одним человеком я еще не чувствовала такого родства. Ни с одним человеком я не была столь близка. Это просто мистика какая-то. Наваждение. Каждый раз, когда она уходит, я убеждаю себя, что такое невозможно, но С. появляется, и все мои доводы рассыпаются в прах. Она есть, она существует, а, значит, я не сумасшедшая.
Я не стала говорить о ней Алику. С. слишком нежная, слишком хрупкая, чтобы сталкиваться с реальностью. За короткое время С. стала неизмеримо дороже, чем Ника, чем Тимур, чем весь мир. Мне кажется, что, пока она есть, пока приходит ко мне, то и я живу. Она такая чистая, а я… Рядом с ней ощущаю себя блудницей, осмелившейся прикоснуться к Богу. Она не знает. Она не подозревает даже, сколько на мне грязи, и я стараюсь стать лучше.
Мы разговариваем, не о настоящем — оно чересчур болезненно, о прошлом. Я рассказываю С. о своем детстве, о Никином детстве, о забавных случаях, о детских горестях и полувзрослых печалях. Обо все и ни о чем сразу. Рядом с ней мне хочется говорить и говорить, говорить и говорить. Это сродни полету, только лучше, рядом с ней мне не нужны уколы.
А когда ее нет… Когда ее нет мне хочется умереть. Взять в руки шприц, набрать двойную… нет, тройную дозу и, проколов вену, чтобы мутный раствор окрасился в бордово-черные тона, медленно-медленно впустить в себя смерть. Я даже знаю, на что она будет похожа. Не страшно умирать, страшно жить, ожидая, что в любой момент они узнают. Что тогда? Пустота. Презрение. Одиночество. Смерть без любви. Оказывается, мне очень нужна их любовь, их уважение, их восхищение. А они отвернуться. Тимур уйдет, Ника отгородится стеной презрения, на мою же долю достанется все та же смерть, но в одиночестве. Лучше уж я сама, пока любят. Но С., как я брошу ее?
Доминика
Шифр я разгадала, совершенно случайно, но, говорят, что многие великие открытия были сделаны случайно, значит, мне в тот же ряд. На самом деле все просто: никакой системы, никаких расчетов и пересчетов, Лара не слишком ладила с математикой, поэтому вчерашние потуги изначально были обречены на провал. В общем, если вкратце, то Лара разбивала слова на слоги и вставляла между ними связки из согласных букв. Связок я насчитала четыре: «гн», «фк», «глм» и «щр». Вот и получалось из нормального слова полная абракадабра.
Значит, чтобы расшифровать дневник нужно повычеркивать связки и прочитать оставшееся. Этим я и занялась, Салаватов уехал еще утром, ничего не объяснив, и до сих пор где-то шлялся. Без него в квартире было неуютно и, говоря по правде, неспокойно, я постоянно вслушивалась в звуки на лестнице, гадая, кто идет: сосед, чей-то гость или убийца. Поэтому и расшифровала всего-то несколько страниц. Впрочем, хватило и этого.
Читать… Читать было противно. Стыдно и противно. Казалось, я заглянула не в чужой дневник, а в чужой разум, чужую память, чужой мир, в котором мне, убогой, не нашлось места. Хотя, отчего ж не нашлось, место есть, вполне конкретное, четко определенное место.
Показывать Тимуру или нет? С одной стороны, в дневнике может таиться важная информация, с другой… С другой, стоило мне представить, что Тиму придется нырять в эту выгребную яму, придется читать Ларины откровения относительно его… Нет, пожалуй, с дневником повременю, сначала прочту сама, а потом уже решу, как поступать.
Салаватов объявился ближе к вечеру. Кстати, даже не поинтересовался, как обстоят дела с расшифровкой. Оно и к лучшему, не придется врать, я очень не люблю врать, особенно людям, которые… блин, едва не сказала, которые мне дороги, а Тимур к таковым не относится. Или относится? Я исподтишка наблюдала за Салаватовым, гадая, в какую категорию его отнести. Друзья? Мы не дружим, нам вообще полагается враждовать, однако же и вражды меж нами нет. Родственники? Здесь без вариантов, мы не родственники и не бывшие родственники — формально Тим не являлся супругом моей сестры. Приятели? Коллеги? Последний вариант ближе всего к истине. Мы делаем одно дело, значит, коллеги.
Салаватов, не догадываясь о моих мыслях, жевал бутерброд с вареной колбасой. Выглядел он уставшим, но довольным, я кожей ощущала это довольство, больше всего похожее на спокойную сытость питона, который только что заглотил дикого кабана и теперь приготовился к длительному отдыху.
— Я ее нашел. — Заявил питон, высыпая хлебные крошки в рот.
— Кого?
— Лару покойную. Точнее, девицу, которая себя выдавала за Лару. Знаешь Вику Грушкину?
— Нет.
— И никогда не слышала? — Похоже, он удивился. Ничего, я тоже удивлена, одно дело — разговоры о том, что кто-то выдавал себя за Лару, и другое, когда Салаватов приходит и заявляет, будто отыскал этого «кого-то».
— Никогда.
— Понятно. Сфаргань чайку. — Попросил Тимур. — Я сейчас попытаюсь объяснить.
Чай я сфарганила, а Салаватов, как и обещал, объяснил ситуацию. Впрочем, объяснять ему пришлось несколько раз, уж очень дико выглядела история. Ларина любовница — разум упорно отказывался называть ее любовницей и предлагал гораздо более мягкий термин «подруга». Ларина подруга настолько сильно любила мою сестру, что сошла с ума и мстила уже не Тимуру, а мне.
Но почему мне? За что? Ладно, Салаватов, я сама собиралась убить его, вернее, не
