Русским помогала и их привычка к жестокому обращению. За шесть месяцев советское правительство эвакуировало на восток 2593 промышленных предприятия, использовав для этого полтора миллиона грузовиков и железнодорожных вагонов, и перевезло в обратном направлении два с половиной миллиона солдат. По масштабам и чрезвычайной важности эту операцию окрестили «экономическим Сталинградом». Новые индустриальные центры создавались настолько быстро, что не успевали давать им названия: город под Куйбышевым в пятистах милях к востоку от Москвы так и оставался Безымянным. Только при тоталитаризме возможно было за короткий срок переместить на восток огромный сектор промышленного производства с оборудованием, продовольствием и заключенными, эвакуировать двадцать пять миллионов человек и ввести восемнадцатичасовой рабочий день с одним выходным днем в месяц. Станки за Уралом начинали гудеть еще до того, как появлялись стены и крыши новых заводов и фабрик. Перед директорами ставились задачи, от выполнения которых зависели и выживание нации, и их собственная жизнь. Условия труда были невыносимые. На одной фабрике 8000 женщин ютились в норах, вырытых в земле. На военные рельсы переводилось любое предприятие, способное производить вооружения, боеприпасы или боевое снаряжение. Завод, выпускавший бутылки для шампанского, начал изготавливать «коктейли Молотова»[393]. (Русские делали два вида зажигательных бутылок с самовоспламеняющейся жидкостью: К-1 с запалом и К-С, взрывавшиеся при соприкосновении с твердой поверхностью; обе создавали пламя до 1500 градусов по Цельсию.)

Один из парадоксов Второй мировой войны заключается в том, что, в то время как на Западе она велась в защиту цивилизации и демократии, главным победителем в ней стал диктатор, способный быть таким же вурдалаком и исчадием ада, как Гитлер. «Красный террор» не прекратился после нападения немцев. В июне — октябре 1941 года НКВД арестовал 26 000 человек, десять тысяч арестованных были расстреляны[394]. В 1942 году в Гулаге содержалось четыре миллиона заключенных. За время войны свои же офицеры и солдаты застрелили 135 000 красноармейцев — численность двенадцати дивизий, — в том числе и тех, кто попал в плен, сдавшись немцам, а потом был освобожден. Смертной казни подлежали паникеры, трусы, пьяницы, дезертиры, «антисоветчики», все, кто засыпал на посту, терял оружие, отказывался идти через минное поле, уничтожал партийный членский билет (хотя его наличие при пленении означало получить пулю от немцев).

В соответствии с приказом Сталина «Ни шагу назад» «заочно» были приговорены к смертной казни несколько генералов. В одном случае приговор был исполнен только в 1950 году: генерал Павел Понеделин, сидевший в тюрьме, по наивности решил напомнить Сталину о своем существовании и невиновности. Маршал Жуков приказывал открывать пулеметный огонь по отступающим солдатам и даже хотел расстреливать членов семей тех, кто сдавался в плен, но ставка не одобрила его инициативу. Около 400 000 солдат и офицеров служили в карательных батальонах, сформированных для того, чтобы создать в Красной Армии атмосферу абсолютного повиновения. Если бы власти позволили хоть малейшее неподчинение, то вряд ли разумный человек согласился бы пройти через ад Великой Отечественной войны, особенно ради режима, который многие (пусть и негласно) ненавидели. «Скорее всего, — писал Макс Гастингс, — только беспощадная диктатура Сталина и такой приученный к жестокости народ, как русские, могли одолеть Гитлера. История их борьбы не для слабодушных».

В 1941 году Сталин приказал переселить этнических немцев из Приволжского, Ростовского и Московского регионов (более полумиллиона человек) в колхозы на восток — в Казахстан и еще дальше, чтобы они не вышли встречать своих дальних одноплеменников. В это же время в Британии проходили забастовки с требованием повысить зарплату и улучшить условия труда — даже на авиационных заводах. Такая ситуация была совершенно немыслима (хотя и легко разрешима) в России[395]. Западные союзники были слишком мягкотелые для того, чтобы выиграть войну. Лишь тоталитарное государство могло сломать хребет другому тоталитарному государству.

Конечно, Британия в одиночку вряд ли «одолела» бы Гитлера, если бы немцы высадились на островах или в Соединенных Штатах, но нет сомнений в том, что британцы сражались бы с не меньшей самоотверженностью и даже самоубийственной смелостью, чем русские. Черчилль планировал в случае вторжения выступить по радио с обращением «ты всегда можешь одного взять с собой» и призвать: «Час пробил. Бей гуннов!»[396]. 1 750 000 солдат и офицеров войск местной обороны готовы были отстоять страну любой ценой.

По ту сторону моря тела в воде,

По ту сторону гор тела на полях,

Я умру за императора,

Я никогда не поверну назад.

Из японского военного марша «Умы юкуба»

В 6.45 в воскресенье, 7 декабря 1941 года, лейтенант Уильям Аутербридж, капитан американского эсминца «Уорд», заметил в море, как ему показалось, рубку сверхмалой подводной лодки, идущей на скорости восемь узлов к гавани Пёрл-Харбор, военно-морской базе Тихоокеанского флота на гавайском острове Оаху. Он приказал обстрелять ее из четырехдюймовых орудий и сбросить глубинные бомбы. После этого капитан сообщил об инциденте на берег. Командование базы должно было встревожиться, но ничего подобного не случилось. Вскоре рядовые Джозеф Локкард и Джордж Эллиотт, операторы радиолокационной станции в Кахуку-Пойнт на северной оконечности острова Оаху, доложили в штаб лейтенанту Кермиту Тайлеру о том, что на экранах появилась большая группа самолетов, направляющихся к Пёрл-Харбору. «Не волнуйтесь», — сказал им Тайлер, решив, что на базу летит эскадрилья бомбардировщиков Б-17 «летающая крепость», которые должны были прибыть этим утром из Калифорнии.

Однако Локкард и Эллиотт увидели на экранах радаров ударную группу японских военно-воздушных сил: сорок девять бомбардировщиков, сорок торпедоносцев, пятьдесят один пикирующий бомбардировщик и сорок три истребителя. Они шли на высоте десять тысяч футов, пробиваясь через облака, и их вел капитан-лейтенант Мицуо Футида, японский пилот-ас, имевший на своем счету три тысячи часов боевых вылетов. Именно ему поручил возглавить нападение на Пёрл-Харбор командующий 1-м воздушным флотом Японии вице-адмирал Тюити Нагумо. Когда соединение из 183 боевых самолетов приблизилось к северному побережью Оаху, облака рассеялись, и Футида и Нагумо могли воочию убедиться: само Провидение благословляет то, что сейчас должно произойти[398]. В небе ни одного вражеского истребителя, с земли не бьют зенитки, а перед глазами гавань, заполненная кораблями: восемь линкоров, два тяжелых крейсера, шесть легких крейсеров, тридцать эсминцев — в общей сложности восемьдесят два корабля, — а на взлетных полосах выстроились крылом к крылу сотни самолетов. Фукида послал Нагумо обусловленный сигнал победы: «Тора! Тора! Тора!» («Тигр! Тиф! Тигр!»).