— Сейчас его приведут, — все армянское лицо этого уже давно немолодого мужчины было сложено из очень крупных частей, но сейчас и подернутые восточной томностью глаза, и все еще чувственный рот, и, конечно, такой дерзкий тяжелый отцовский нос, соединяла не вышколенная самоуверенность, но нервный трепет, смахивавший уже на лихорадку. — Видишь, ради будущего Романии мы с братом готовы пожертвовать отцом. Думаю, этого поступка довольно для того, чтобы не усомниться в серьезности наших намерений.

Точно еще один живописный образ, сошедший с украшавшей зал фрески, промелькнул стратиг Диоген.

— Два из моих каталогов[248]у стен Дворца, — коротко доложил он то ли Стефану, то ли Константину. — Друнгарий виглы готов в любой момент в случае чего дать приказ открыть ворота Дворца. Равдухи разоружены, не смотря на то, что большинство из них на нашей стороне.

Диоген исчез, точно был вновь поглощен созданной на стене рукой художника повестью, изображавшей триумф императора Юстиниана над готами и вандалами.

— Но мы тоже хотели бы иметь какие-то ручательства… — это говорил, кажется, опять Стефан.

— Я твоя сестра, — рядом вспыхнула золотом Елена. — Я той же крови, что и ты. Какой тебе еще нужен залог. Уже поздно отступать, — что должно было свершиться, свершилось…

Все плыло перед глазами Константина: текучие ритмы колонн, архитравов, карнизов сплавлялись с дерзкими созвучиями ярких цветовых пятен росписи, гибкие линии орнаментальных животных и растительных мозаик гнулись все причудливее, скрючивались, извивались и наконец уплывали косо вверх по волнам золотого меандра. И это рождало ощущения бескрайности и беспомощности, в котором невозвратно тонуло истерзанное человеческое естество.

Близок конец неизбежный,

И меч порешит вашу ссору,

О, горькие жертвы Эринний!

Холод сквозняка, пронесшегося через зал, принудил взгляд Константина покинуть золотые своды и опуститься долу. Движение продолжалось и здесь. Чье-то орнаментальное лицо… Мозаика? Протоспафарий[249]Василий по прозванию Петин! Что говорит? «Часть вестиаритов Романа оказала сопротивление. Их пришлось уничтожить». А что это за темные брызги на его лице? И на груди кровь… Ах да, он же сказал, что тех пришлось уничтожить. Но когда же придет черед его самого? В этот час? На следующий день? Неделю спустя? Или все-таки, вручив автократорство Стефану, все эти данаты, наместники фем, еврейские ростовщики, решительно утесненные правителем-армянином, торговцы, некоторое время остававшиеся не у дел родовитые семьи, заварившие сию кровавую кашу, все-таки успокоятся и оставят за ним, законным наследником престола, право на жизнь в прежнем качестве второго соправителя, пусть даже третьего? Или на всякий случай они решат надежнее очистить тучное поле наслаждений от какой бы то ни было угрозы новых перестроек? Прилетавшие со всех сторон крики и топот становились все гуще, все возбужденнее. Вот уж пестро-восточная шкатулка зала наполняется какими-то странными людьми, явно чуждыми ее досточтимой напыщенности. Вот опять мать… Крестится истово. А что это за монах? Старик… Двое дюжих молодцев крепко держат его за локти. Роман?! Это Роман Лакапин?!! В монашеской рясе?! Рядом с ним младший из его сыновей, тезка Константина — Константин Лакапин; говорит:

— Василевс Роман изъявил желание сложить с себя ставший с годами непосильным груз автократорства и посвятить остаток своей жизни служению Господу нашему Иисусу Христу вдали от суеты Дворца и столицы. По его просьбе он будет доставлен на остров Прот, где под сенью монастыря в тиши монашеской кельи сможет осуществить свои мечты. В связи с этим права первого из василевсов Ромейской державы…

— Выродки! — дребезжащей старческой фистулой зазвенел голос поверженного царя. — За пестрые одежды, за чрезмерные трапезы и постыдные удовольствия продаете вы своего отца. Иуды!

— Василевсу пришлось прервать свой сон… — обращаясь к разномастному собранию людей, темными кучками разбросанных в призрачном золотом мерцании пространства, попытался остановить отца Стефан, — И он торопится оставить Дворец. Лишь только новый автократор произнесет свое напутственное слово…

— Иуды! — вновь заголосил Роман, пытаясь высвободиться из суровых тисков удерживавших его рук, при этом то и дело вскидывая свою разлохмаченную седую голову. — Это мои сыны? Моя кровь? Не долго же вам предаваться разврату! Я проклинаю, проклинаю…

Мир в глазах Константина буквально переворачивался, рождая воспоминания о некогда читанных бреднях одного еврейского сочинителя, именем Иоанн. Действительность смешивала свои составы, предметы обменивались частями, и среди всей этой муторной кутерьмы в изнемогающем сознании Константина пробуждалось видение некоего престола под чашей золотого неба. Сам престол был сложен из цветных камней, из ясписа, из сардиса, а вокруг было еще что-то зеленое сверкающее, вероятно, крытое смарагдами. А на том драгоценном каменном стуле сидело чудище, облаченное в подир[250], видом своим ужасно: длинные волосы его были белы, вместо глаз полыхали два факела, а изо рта выходил длинный обоюдоострый меч… И в полном соответствии с еврейской страшилкой, у ног того грудились дедки-священники в белых одеждах вперемежку с какими-то невиданными животными, и только те животные принимались выть либо мычать, как все старики падали ниц перед каменным стулом и принимались пронзительными еврейскими голосами вопиять: «Достоин ты, Господи, приять силу и честь и славу, ибо ты сотворил все, и все по твоей воле существует и сотворено». Опять воют животные, — и вновь: «Достоин ты, Господи, приять…» И воззвало чудовище к Константину: «Тебе нравится блеск этих драгоценных камней, тебе приятен вечный свет золота? Все это — я, а я есть альфа и омега! Я — царь царей и Господь господствующих. Не бойся меня. Для тебя я сегодня зажег эти семь золотых светильников. Веришь в мою силу? Смотри, вот я посылаю на землю град и огонь, смешанные с кровью, — пусть сгорит третья часть деревьев и трав. Вот огненную гору я низвергаю в море, — пусть третья часть всех вод станет кровью, и третья часть всех судов пойдет на морское дно. А вот я направляю с небес на землю звезду-полынь, чтобы отравить третью часть рек и всех источников. Отчего? Да для того, чтобы изжить тех, кто в страхе своем назвали себя иудеями, но на самом деле не отдали мне, новому царю иудейскому, свои души. Тоже будет и с тобой, ежели вздумаешь мне противиться. Когда же отдашься мне всем сердцем, — дам тебе власть над другими народами, будешь пасти их жезлом; в случае же неповиновения, — сокрушишь их, как сосуды глиняные. Так что же скажешь?!»

— Господу нашему Иисусу Христу и отцу его и святому духу слава и держава во веки веков! — в ужасе возопил Константин, и тотчас оказался вновь в прежнем окружении; множество глаз было устремлено на него, и в каждой их паре читалось нетерпение поскорее заполучить свой кусок только что освежеванной добычи.