С какой любовью Нахимов рисует портрет Михаила, которого, конечно, знает лучше других: «...с самого детства нашего я в тебе видел самый чувствительный, самый нежный характер... не знаю, отчего ты думаешь, что я считаю тебя холодным флегмою». В этом письме много размышлений о жизни, службе, обязанностях. Отвечая на сомнения друга, он высказывается очень откровенно.

Рейнеке был занят наукой, его исследования Белого моря, Рижского и Финского заливов являются важным и надёжным источником для изучения изменений климата, уровня океана, ландшафтов; составленные им карты десятилетиями служили русскому флоту. Он положил начало изучению вековых колебаний Балтики, создал сеть реперов[41] и определил нуль Кронштадтского футштока[42], который и поныне является основой нивелирной сетки нашей страны.

Рейнеке был неутомимым исследователем, фанатиком науки, человеком горячим, и оттого его раздражало равнодушное отношение сотрудников к своим обязанностям. Нахимова это нисколько не удивляло — он и сам видел служебное нерадение других, и вот что он советует другу: «Согласен, для человека с возвышенными понятиями о своих обязанностях непостижимым кажется холодность в других. Но, проживши на белом свете лучшую и большую половину нашей жизни, право, пора нам приобрести опытность философического взгляда или, лучше сказать, время найти настоящую точку зрения, с которой должно смотреть на действия нас окружающих». Опытность зрелого человека, много повидавшего и перечувствовавшего, позволяет Нахимову давать такие советы, а ведь ему только 36 лет. Или уже 36?..

«Не помню, сказал ли кто до меня или самому мне пришло в голову, что в человеческой жизни есть два периода: первый — жить в будущем, второй — в прошедшем. Мы с тобой, коснувшись последнего, должны быть гораздо рассудительнее и снисходительнее к тем, которые живут ещё в первом периоду. Они живут мечтами, для них многое служит рассеянием, забавой, над чем можно смеяться — огорчаться же этим значило бы себя напрасно убивать».

Рейнеке тоже расстроил своё здоровье на службе, и лучший способ его поправить, по мнению Нахимова, — приехать... в Карлсбад. Он уже и с врачами посоветовался, и поговорил с пациентами, страдавшими теми же недомоганиями, что и Рейнеке; к тому же был уверен: «...для душевного твоего расстройства необходима перемена места». Карлсбад подходит как нельзя лучше: «...взгляд на этот образованный уголок Европы, где люди и мыслят, и движутся далеко не так, как мы, займёт и рассеет твою болезненную душу». Так велико было желание помочь другу и быть рядом с ним, что и скучный курорт уже виделся в ином свете, и польза от него, оказывается, тоже была.

Заботливый друг даже подсчитал траты на лечение и поездку — 250 червонцев, и время выбрал — май—июнь, и нашёл много иных доводов, чтобы убедить Рейнеке лечиться: «Решась пожертвовать двумя месяцами... на излечение себя, ты после с новыми силами, а следовательно, и с большими успехами будешь действовать для пользы службы. Мне всё кажется, что несравненно более расстроен в здоровье и из любви ко мне скрываешь настоящее своё положение».

Нахимов не оставляет надежды увидеть Михаила на водах, даже узнав, что тот подумывает о женитьбе. Тем более надо ехать, пока не обзавёлся семьёй: «Поверь, помолодеешь десятью годами, а вместе с тем, конечно, оживёшь душою». Мысли друга о создании семьи Нахимову вполне понятны: «Итак, любезный Миша, уже настало время, когда одиночество начинает нас так сильно страшить! А давно ли, кажется, мы были такими беззаботными, весёлыми, здоровыми юношами?» О женитьбе Рейнеке они не раз говорили в Петербурге, и Нахимову остаётся лишь «желать, чтоб та, которую ты изберёшь спутницей своей жизни, умела понять и оценить твою добрую, благородную, возвышенную душу». Однако Михаил Францевич так и не женился и на воды тогда не приехал. Он переживёт своего друга всего на четыре года и скончается в 1859 году в возрасте 58 лет.

Об оставленных мечтах и исчезнувших надеждах Нахимов часто говорил в письмах из Германии — и неудивительно, ведь выздоровление не наступало. «Да, любезный мой Миша, не отрадно моё положение — четвёртый месяц не сделал ни шагу из комнаты». Всё это время он читал, когда позволяло самочувствие, и занимался английским.

На исходе декабря 1838 года врачи уговорили его остаться в Берлине для лечения искусственными водами. Он согласился — дорога домой не близкая, зима — не лучшее время для путешествия — и лёг в клинику «Шарите». «Об излечении настоящей болезни перестал и думать» и уже остался бы доволен, если бы доктор Диффенбах избавил его от новых недугов — «лома в костях и сыпи на теле».

О том, как его лечили в «Шарите», Нахимов написал Рейнеке уже из Севастополя, в августе 1839 года, сбежав из знаменитой берлинской клиники. «В Charite сделали меня самым варварским образом, заставивши снова выдержать меркуриальный (ртутный. — Н. П.) курс». После того чуть живому пациенту рекомендовали снова ехать на воды. Но Нахимов уже потерял всякое доверие к берлинским врачам и отправился в Гамбург к доктору Фрике, который лечил совершенно иначе. Но Фрике тоже назначил сначала воды, а потом операцию. От безысходности Нахимов согласился. Операция прошла неудачно — повредили нерв на ноге, так что Нахимов после операции ногу уже не поднимал, а волочил. Воды тоже не помогли, обмороки повторялись. Доктор Фрике объявил, что организм пациента отравлен лекарствами, необходимо «дать натуре отдыха, чтоб она успела переработать всю смесь», и снова приступить к лечению можно будет не раньше, чем через год. «Тогда я решился немедленно возвратиться в Россию».

Адмирал Лазарев, с которым Нахимов переписывался, уже давно советовал ему бросить заграничное лечение и возвращаться в Николаев, «отдаться в руки Алимана» — того самого врача, который ходил в кругосветку на «Крейсере»; теперь он стал главным врачом Черноморского флота. «Нет сомнения, что если он и не так искусен, как некоторые из здешних докторов, то несравненно их добросовестнее и не станет даром кормить меня лекарствами», — писал Нахимов.

Неожиданно для всех, даже для семьи, Нахимов сел на пароход, шедший из Гамбурга через Любек, и через несколько дней прибыл в Петербург. Там его принял начальник Морского штаба генерал-адъютант князь А. С. Меншиков, принял, по словам Сергея Нахимова, «очень ласково», расспрашивал о здоровье и лечении, порекомендовал обратиться к доктору Рауху, у которого лечился сам. Отношение Нахимова к Меншикову в тот период было самое благожелательное, он не только остался доволен приёмом, но советовал Рейнеке обратиться к князю за деньгами на лечение: «...он человек таких благородных и возвышенных чувств,