в «блестящей Константинопольской кампании» — она закончилась перед его переводом на Чёрное море. Об этой кампании нужно сказать несколько слов, она имеет прямое отношение к Восточному вопросу и будущей Крымской войне.

Осенью 1831 года египетский паша Мухаммед Али, заручившись поддержкой Франции, поднял мятеж против турецкого султана. Египетская армия под командованием Ибрагима-паши — того самого, который участвовал в Наваринском сражении, — разбила турок, пленила их главнокомандующего и двинулась к Константинополю. Западные державы, к которым обратился султан, помощи ему не оказали; тогда он обратился к своему «заклятому другу» — России. Николай I в поддержке не отказал, решив воспользоваться этой ситуацией, и отправил к берегам Босфора русскую эскадру в составе четырёх линейных кораблей, трёх фрегатов, корвета и брига под командованием М. П. Лазарева. На транспортных судах доставили десятитысячный корпус и привели в боевую готовность тридцатитысячную армию, стоявшую в Дунайских княжествах. Этих мер оказалось достаточно, чтобы египетский паша и турецкий султан начали мирные переговоры.

В Ункяр-Искелеси близ Константинополя 26 июня (6 июля) 1833 года Россией и Портой был подписан договор сроком на восемь лет. Кроме подтверждения всех прежних соглашений двух государств была добавлена новая статья: если бы Россия оказывалась вовлечённой в военный конфликт с третьей стороной, Турция обязалась закрыть Дарданеллы для прохода иностранных военных кораблей. Этот договор имел не только оборонительное значение — историки оценивают его как «крупную внешнеполитическую победу» России, «серьёзную заявку на преобладание в проливах и право охранять вход в Чёрное море, сравнимое с контролем Англией над входом в Средиземное»187. В результате этого договора Россия без кровопролития получала то, чего не смогла достичь по итогам Русско-турецкой войны 1828—1829 годов.

Так что Нахимову было о чём сожалеть. Следующие четыре года, когда он уже служил на Чёрном море, всё было тихо и спокойно; стоило ему уехать на лечение, «как снова кампания для целого флота к абхазским берегам и самая дельная из всех [черноморских]». Но в десантах на абхазском берегу он ещё поучаствует, и не один раз.

Неудачное лечение хоть кого сделает замкнутым и недовольным. Но Нахимов не стал злобным ипохондриком. Его письма полны благодарности родным за проявленную заботу, он умеет не только быть благодарным, но и сказать об этом. Вот он пишет «милой, доброй сестрице»: «...Вы угадывали каждую мысль мою, всякое желание»; благодарит за то, что они с братом Сергеем создали такую тёплую обстановку, так «избаловали в Петербурге своим вниманием и заботливостью, что и при лучших обстоятельствах не только в Карлсбаде, но и везде мне показалось бы скучно». Он шутливо корит племянника, Сергея Воеводского: «...не только лентяй, но даже мальчик без самолюбия, а таких я не люблю». А вот свою любимицу Сашурку — «никому не поручаю, сам мысленно целую».

Конечно, больше всего его заботят дела на флоте, да только в Германии «ни о Черноморском, ни о Балтийском флоте решительно ни слова не слыхал»: «В этой пресной, безводной стороне никого не занимают наши морские движения». И лишь когда в Германию приехал начальник Морского штаба князь А. С. Меншиков со свитой, Нахимов узнал все флотские новости. «Можешь судить, как отрадно мне было услышать об удачных действиях нашего флота на абхазском берегу», — сообщает он Рейнеке. Его душа радуется повышению по службе друзей-«азовцев» Путятина и Корнилова. Он искренне сочувствовал своему другу Александру Панфилову, командиру разбившегося тендера «Луч», и выражал уверенность, что несчастье случилось «не от упущения или оплошности командира». Впрочем, к неприятностям по службе, да и в жизни, Нахимов относился философски, можно сказать, стоически, считая, что если они случаются, то позволяют «выказать характер морского офицера ещё в более блистательном виде». Каждую сложную ситуацию в жизни он воспринимал как вызов и отвечал на него, не отступая.

Если он может чем-либо помочь друзьям — делает всё возможное. Несмотря на стеснённость в средствах, покупает для Алексея Трескина в Германии географические карты «самые новейшие, подробные и лучшего издания», переживает об их доставке, спрашивает в письме, получил ли их адресат и доволен ли. Узнав, что Александра Стодольского переводят на Чёрное море, хлопочет, чтобы ему выдали тысячу рублей, ведь тот может нуждаться в деньгах; отдаёт в полное его распоряжение свою квартиру в Николаеве и всё в ней находящееся имущество.

Карьера Стодольского складывалась не совсем успешно. Вначале всё шло довольно гладко: Морской корпус, кругосветка на корвете «Елена» под командой Петра Чистякова, назначение на корабль «Александр Невский», участие в Наваринском сражении. Однако потом на корабле произошёл матросский бунт; командира, капитана 2-го ранга Богдановича, отстранили от командования, а зачинщиков отдали под суд. От смертной казни матросов спасло их геройское поведение во время Наваринского сражения — император заменил казнь каторгой. Однако офицеров, в том числе Стодольского, обошли и наградами, и повышением по службе. Позже он участвовал в гидрографической экспедиции по исследованию Белого моря под руководством Рейнеке. Только в 1835 году лейтенант Стодольский, которому было уже за сорок, получил, наконец, в командование бриг «Диомид», в 1836-м — чин капитан-лейтенанта. И Нахимов, и Рейнеке хлопотали о нём; в каждом письме Нахимов справлялся: «Что делает Стодольский? Здоров ли?» Не без их участия Стодольского перевели на Чёрное море, где М. П. Лазарев назначил его дежурным штаб-офицером. «Адмирал был очень внимателен к нему, — пишет Нахимов, — конечно, не потерпит, чтоб его обошли, и, верно, уже ходатайствует о производстве его со старшинством». Так оно и произошло: вскоре Александр Семёнович Стодольский получил заслуженный ещё за Наварин орден Святого Георгия 4-й степени и был произведён в капитаны 1-го ранга. Именем Стодольского назовут остров и полуостров в губе Логинова у Новой Земли.

Среди писем Нахимова из Германии четыре адресовано Рейнеке. Другу он жалуется на неудачное лечение, на его имя оформляет доверенность на получение жалованья, от него узнает все флотские новости и сам поддерживает его в несчастье. В письме от 27 ноября 1838 года, отправленном из Берлина, Нахимов соболезнует Рейнеке; судя по всему, речь идёт о потере близкого человека. Письмо наполнено желанием ободрить «дорогого Мишустю». Нахимов, разделяя горе друга, не пишет пустых слов, потому что они не способны восполнить утрату. «Для этого нужно время, а твои раны слишком недавны, напомню только, что у тебя есть ещё родные, которых ты составляешь утешение, которые тобой живут, гордятся. Есть друзья, которые тебя любят, понимают». И среди них, конечно, он, Павел, с его вниманием, заботой, участием и деятельной поддержкой. Такой искренней привязанности и долгой — на всю жизнь —