него жидкость, чтобы с ней «уходила болезнь». Доктор Диффенбах, например, практиковал лечение заикания хирургическим путём. Самым безобидным была входившая в моду гомеопатия доктора С. Ганемана, которую Даль насмешливо называл «департаментом бесконечных разжижений».

Вот как описал своё лечение Нахимов: «Трудно вообразить себе, чего только со мною не делали, и я не знаю, что остаётся мне ещё испытать. Меня жгли, резали, несколько дней был на краю гроба, и ничто не принесло облегчения». Прописанные диеты тоже отличались оригинальностью: «Три месяца кроме молока не только ничего другого не ел, но даже капли воды не должен проглотить, так решил консилиум врачей, и после этого мне обещают облегчение». Судя по всему, Нахимова лечили модным тогда методом гидротерапии, при котором примочки и компрессы сочетались с сухой диетой: больной должен был употреблять как можно меньше жидкости, не есть супов и соусов.

Однако облегчение не наступило, и чуть живой он отправился выполнять новое предписание: пить воды в Карлсбаде — самом модном европейском курорте (ныне — Карловы Вары в Чехии).

Маленький городок с населением чуть более двух с половиной тысяч жителей с осени до весны жил тихой провинциальной жизнью, как и другие города Богемии, а с весны до осени наполнялся отдыхающими, в основном русскими. Больные и здоровые, служащие и праздные, живущие на одно жалованье и богачи прохаживались по главной аллее, где располагаются знаменитые источники минеральных вод. Каких там только нет: горячие, холодные и тёплые; те, которые рекомендуется пить до еды и после, а ещё те, с которыми принимают ванны. Воды соединяли с непременным моционом. Собственно, вся жизнь городка и проходит на этой центральной улице с источниками; если вы захотите найти кого-то или с кем-то встретиться — нет ничего проще: приходите к источникам. Современных колоннад во время лечения Нахимова ещё не было, а вот знаменитые кружки с носиками уже продавались.

Впрочем, у Нахимова ни сил, ни желания встречаться со знакомыми и осматривать достопримечательности Германии не было. Прожив несколько месяцев в Берлине, он, по собственному признанию, города почти не видел. Однако заметил, что Берлин больше похож не на свободный, а на завоёванный город: «...везде гауптвахты, будки, солдаты». По сравнению с ним миниатюрный Карлсбад показался ему чудным местом: «Он мог бы быть земным раем, если бы тут не было людей. О люди, люди, всегда и везде всё портили и портят... Большая половина посетителей приезжают для развлечения, тратят большие деньги, и для них, конечно, время летит незаметно, и трудно вообразить, чего бы здесь нельзя было достать...» Нет, Павел Степанович, заболев, вовсе не стал мизантропом, хотя и вёл жизнь «самую уединённую, скучную». Он был чрезвычайно стеснён в средствах. Оттого и сетовал, и ворчал в письмах: в Берлине-де «за самую высокую цену нельзя было отыскать двух удобных комнат», и в Карлсбаде «настроили дворцов, замков, палат, а нет угла, где бы за умеренную цену можно было бы удобно поместиться. Всё чрезвычайно дорого».

В Карлсбаде Нахимов провёл август и сентябрь 1838 года. Ни минеральные воды, ни ванны не помогли, стало даже хуже — появилось учащённое сердцебиение, начались обмороки. В угнетённом настроении он вернулся в Берлин в октябре, твёрдо решив: если не будет улучшения в ближайшие три месяца, нужно или менять врачей в Берлине, или выбирать другой город: «...общий голос утверждает, что в Дрездене медицина стоит на высшей точке образования».

Впрочем, спустя месяц некоторое облегчение всё же наступило: «...теперь не чаще, как в две недели раз бывает прилив крови к сердцу, а с ним и обмороки», не такие «тягостные», как раньше. Правда, на излечение это походило мало, и врачи вновь созвали консилиум. Нахимов специально для медика Шиле перечислил имена всех докторов — «он, верно, всех их знает». Знаменитые врачи подтвердили, что болезнь «происходит от расстройства нервов», и прописали... арсеник.

Арсениты — это соли мышьяковой кислоты, по сути — яды; в сельском хозяйстве их применяют как инсектициды. Но в медицинской практике XIX века они были очень популярны вместе с кровопусканиями, пиявками и банками. В письме «любезному другу Мише» Нахимов шутит по поводу прописанного ему лекарства: «Можешь вообразить, как отрадно для больного знать, что он глотает яд». Отчаявшись, он готов был принимать даже яд — лишь бы помог, но надежды на исцеление «давно перестали ласкать».

К неудачному лечению и плохой погоде — в Пруссии и Богемии все лето 1838 года шли беспрерывные дожди — добавилась хандра: деятельная натура Нахимова тяжело переносила бездействие, к тому же стали одолевать мрачные мысли о службе. «В отсутствие моё, вероятно, меня отчислят по флоту и назначат другого командира экипажа и корабля». Опасения были не так уж и беспочвенны, долго болеющих или сказывающихся больными офицеров на Чёрном море не жаловали, службой считали только участие в походе. Если офицер искал тёплого места, то старался попасть не в Севастополь, а в Николаев — «главное гнездо канцелярий», как шутили моряки. Правда, мнимые больные не подозревали, что у тамошнего начальника штаба С. П. Хрущова был свой оригинальный способ оздоровления: рассказывали, что по его указанию не одного ловкого пройдоху бережно, вместе с постелью, в ночной тиши переносили на пароход или транспорт, уходивший с рассветом в Севастополь185.

Нахимов, конечно, не относился к числу нерадивых, его рвение по службе называли «фанатичным», и потому в его письмах из Германии столько сожалений и горьких мыслей: «Не знаю, кому достанется корабль “Силистрия”!» Его он любовно сравнивает с юношей, воспитание которого едва начато: «Кому суждено окончить воспитание этого юноши, которому дано доброе нравственное направление, доброе основание для всех наук, но который ещё не окончил курса и не получил твёрдости, чтобы действовать самобытно». Много сил приложил к воспитанию этого «юноши» Нахимов, когда строил и оснащал корабль, округлял экипаж. Но что поделаешь — «надобно или служить, или лечиться».

Тяжело было Павлу Степановичу на берегу без дела. Владимир Даль в одном из своих рассказов ярко обрисовал такой характер, вполне возможно, списав его с Нахимова: «Старший лейтенант был одним из тех страстных моряков, которые бывают дома только на шханцах, земля под ногами досаждает этим людям на каждом шагу, если завезти их на сто вёрст от портового города, то с ними делается удушье, они погибают, как бурная птица, которая тогда только живёт и дышит, когда под рёвом бури скользит на распашных крыльях своих по зыбучему косогору исполинской волны»186.

Нахимова убивало бездействие. В письмах «любезному Мишусте» он сожалеет, что не пришлось участвовать