над этим вопросом. На душе у них было сумрачно и уныло. Они стояли неподвижно и молча следили за фрегатом до тех пор, пока он не скрылся из виду.

Лейтенант и мичман покидали Калифорнию с тяжелым чувством. Подняв бинокли к глазам, они не отрывали взглядов от гасиенды дона Грегорио. Над парапетом азотеи виднелись две женские головки. С волнением и тоской смотрели на них молодые моряки. Будущее рисовавшееся им накануне утром в самых радужных красках, подернулось мрачными грозовыми тучами.

Особенно грустен и подавлен был Кроуджер. Когда гасиенда дона Грегорио скрылась за горным хребтом, он не выдержал и заговорил:

— Кармен Монтихо! Я не могу примириться с мыслью, что этот низкий авантюрист, этот профессиональный игрок был хорошо знаком с ней и добивался ее любви!

— Кальдерон и Лара не только авантюристы и игроки, — сказал Кедуолладер. — Они настоящие разбойники. Понятие благородства им недоступно. Они способны на всякое преступление.

— Ты прав, Билль. Нет низости, которую они не решились бы совершить. Подлые, отвратительные люди! Вот это-то и сводит меня с ума. Неужели ты не разделяешь моих чувств?

— Нет, друг мой. Я не схожу с ума и не возмущаюсь. Мною владеет совсем иное чувство.

— Какое?

— Страх.

— Чего же ты боишься?

— Я боюсь, что эти негодяи могут сделать что-нибудь ужасное с нашими невестами. Они действительно способны на все. Человек, не останавливающийся перед кровопролитием, не остановится и перед похищением. Будем надеяться, что твое письмо откроет дону Грегорио глаза и заставит его быть настороже. Но все-таки мне страшно. Я безумно беспокоюсь за мою Иньесу. Кто защитит ее в минуту опасности? Чего бы я не дал за то, чтобы она была уже на «Кондоре»! Ведь там теперь Гарри. А он уж позаботится о ней… о них обеих.

Слова мичмана произвели на Кроуджера странное впечатление. Выражение лица его резко изменилось. Негодование, сверкавшее в темных глаза, уступило место тревоге.

— Ты словно ранил меня ножом, Билль! Мне и так было грустно, а теперь стало еще грустнее. Я до сих пор ни разу еще не подумал об опасности, грозящей сеньоритам. Другие мысли угнетали меня.

— Я знаю, Нед. И, по правде сказать, мне кажется, что ты сильно преувеличиваешь. Конечно, и меня помучили немного сомнения. К счастью, я не позволил им пустить корни в моем сердце. В конечном счете все это пустяки. Ведь нужно считаться с местными порядками. Американские испанцы во многих отношениях нисколько не похожи на нас. Самые порядочные из них считают возможным водить знакомство с профессиональными игроками.

— Все это так, но…

— К тому же у меня был один очень интересный разговор с Иньесой. Во время нашей верховой прогулки речь зашла о кабальеро в голубом плаще, лошадь которого я кольнул кортиком.

— Что же она говорила о нем? — с живостью спросил Кроуджер.

— Что отец его был честным человеком, но что он сам совершенно опустился.

— Не сказала ли она что-нибудь о Ларе?

— О нем Иньеса еще худшего мнения, чем о Кальдероне. За последние две-три недели обе сеньориты узнали про него такие вещи, что твоя Кармен не раз уже выражала желание окончательно порвать с ним. Она не сделала этого только потому, что дон Грегорио неожиданно решил уехать из Калифорнии.

Кроуджер жадно выслушал рассказ товарища.

— Спасибо, Билль! — воскликнул он, крепко пожимая ему руку. — Ты снял с моей души огромную тяжесть. Вокруг меня только что царил непроглядный мрак. Теперь вдалеке блеснул луч солнца. Счастье, значит, еще возможно! Только теперь я понимаю, как прав Кэмпбелл:

…И любовь освятила то место, На котором слились воедино Эти два загоревшихся сердца. Пламя страсти ничто не затушит, Оно выжжет подземные недра И взлетит в лучезарное небо.

Повторяя эти строки, Кроуджер устремил мечтательный взор на вершину того зеленого холма, который был свидетелем его объяснения с Кармен Монтихо. «Паладин» уже прошел Золотые Ворота и вышел в открытый океан. Некоторое время оба молодых моряка хранили молчание. Чудесные воспоминания обступили их. Только когда берег остался далеко позади и очертания гор Сан-Бруно стали постепенно сливаться с небесным куполом, тень печали снова набежала на лица Кроуджера и Кедуолладера. Однако сомнения и ревность больше уже не терзали их. Они только испытывали глубокую тревогу за любимых девушек, оставшихся в Калифорнии. Эта тревога несколько смягчалась мыслью о Гарри Блю.

Глава XXXI

ТОРЖЕСТВЕННЫЙ ДОГОВОР

На берегу моря, прилепившись к скале, стояло маленькое, жалкое ранчо, крытое камышом. Со стороны суши к нему вела извилистая, опасная тропинка, знакомая только нескольким посвященным. Со стороны залива в него можно было попасть, въехав на лодке в узкую стремительную речку, впадающую в мелкую бухту, у которой он стоял.

Владелец этого ранчо Рафаэль Рокас занимался охотой на тюленей. Население Сан-Франциско считало его контрабандистом.

Были ли основательны взводимые на него обвинения, мы не знаем. Во всяком случае он не обращал на них внимания. В то время, когда Калифорния еще принадлежала Мексике, контрабандисты нисколько не стыдились своего ремесла. При новом правительстве положение вещей почти не изменилось, а если и изменилось, то к худшему. Как прежде, так и теперь широко развитая контрабанда продолжала оставаться наименьшим из зол.

Рафаэль Рокас был не только контрабандистом. Люди, близко знавшие его, утверждали, что при случае он не гнушался ни разбоем на большой дороге, ни кражей со взломом. Когда с началом золотой горячки, калифорнийские нравы заметно ухудшились, ему не пришлось делать никаких усилий, чтобы идти в ногу с веком.

В тот день, когда английский фрегат покинул гавань, Рафаэль Рокас сидел в своей хижине