Я, в принципе, была неспособна рационально, адекватно мыслить в эти недели.

А тут еще Беркут. И мои чувства к нему…

Подобные бурному горному потоку, который сметает все на своем пути. Только не холодному, а обжигающе-жгучему…

Все это смешалось, запуталось. Меня несло по волнам будущего куда-то, а я даже не понимала – куда именно. Я не ориентировалась больше в своей собственной жизни. Настолько меня захватил и закрутил этот водоворот переживаний, страхов, проблем и… чувств.

Мне просто жизненно требовалась передышка.

Тишина.

Спокойствие. От всего и от всех.

И теперь, когда бандиты больше мне не страшны, я имела возможность получить эту тишину и спокойствие. Чтобы решить, как поступать дальше.

Беркут искал на моем лице ответы так, как делал это прежде. Словно оцифровывал каждую точку, каждое движение мимики, каждый взгляд. Разбирал и скрупулезно раскладывал по полочкам.

Цепко следил за каждой моей мимолетной реакцией.

Я попыталась объяснить ему. Но вышло плохо.

– Я не ухожу от тебя совсем. Я просто временно беру паузу. Ставлю наши отношения на паузу. Все слишком быстро и мощно закрутилось. Я должна выдохнуть и немного привести себя в чувство… Я не ухожу… совсем… – повторила я как заклинание. И в каком-то паническом отчаянии добавила: – Беркут. Я ничего сейчас уже не понимаю. Я совершенно сбита с толку. Ну должен же ты понять, насколько это плохая, зыбкая почва для любых отношений!

Щеки Беркута резко втянулись, подбородок выпятился. Лицо приняло такое выражение… Так ждут очередной пытки военнопленные, готовые умереть, но не сдать своих. Готовые к боли и издевательствам. Готовые к самому худшему…

Я ожидала от Беркута возражений или очередного словесного нокаута в стиле «Это жестоко…»

– Хорошо…

Его тихое согласие и сорвавшийся в конце голос, дернули нервы с такой силой, что я на секунду оцепенела.

Хотела что-то сказать. Хотя бы пообещать, что еще свяжусь с ним по поводу дизайна, да и вообще... Я ведь планировала предоставить уже готовый, отшлифованный проект завтра.

Но почему-то сейчас разговоры о делах казались такими глупыми, неуместными…

А ничего другого в голову не приходило.

Беркут сжимал меня горячими пальцами, и я чувствовала, как они вздрагивают.

Мы оба находились на Эвересте эмоций. Настолько высоко, что дышать стало совсем нечем. Будто, действительно, вокруг разреженный воздух высочайшего пика на планете.

Ритм моего сердца не поддавался никакому анализу.

Беркут то медленно втягивал воздух порциями, то вдруг глотал его – жадно, надсадно, а то вдруг замирал, переставая дышать.

И было в этой сцене нечто такое, на разрыв, что у меня в груди опять горело, будто туда плеснули кипятка. А ладони стали влажными и липкими.

Я не могла ничего сказать. Борислав молчал. И воздух буквально искрил напряжением. Словно во влажный день возле высоковольтных проводов.

Вот-вот может шандарахнуть. Не зевай!

– Ты должен меня отпустить. Дать мне все обдумать… Успокоиться… Пойми! Я должна разобраться во всем на холодную голову!

Сама не знаю, зачем это сказала. Почти не соображая, что вообще несу. Но слова вырвались сами.

Беркут вздрогнул, будто его хлестнули кнутом. Будто мои слова, и впрямь, его ранили. Физически. Не фигурально!

Борислав отставил меня знакомым жестом.

Крутанулся на пятках и стремительно удалился по коридору.

Я вслушивалась в его шаги на лестнице, пока те окончательно не стихли.

– Я готов отвезти вас и ваших близких по домам, – я вздрогнула от голоса Павла Сергеевича.

Водитель Беркута стоял неподалеку, смотрел так, словно я совершаю ужасную глупость. Но ничего не комментировал.

– Мы сейчас спустимся, – на выдохе произнесла я.

Дрожащими руками подняла чемодан, вытянула ручку и на неверных ногах двинулась к лестнице.

Беркут

Это ощущение «меня не стало» упало камнем на сердце и будто тянуло вниз. На дно, на самую глубину поражения. Туда, откуда уже не возвращаются.

Так чувствовал себя сейчас Беркут.

По венам текла не кровь – боль. В груди все время что-то обрывалось, будто кто-то без конца вырывал органы.

Софья позвонила Беркуту сразу же, как Аля засуетилась и начала собираться. И он уже знал, что случилось. Не детали, конечно и не тонкости.

Не про сообщение Алексея по вотсапу. Не про то, что ласточка вдруг догадалась о его хитрости там, на трассе. В день их первой, роковой встречи. Но он понял – что происходит и все же тешил себя надеждой.

Вдруг все дело в тех пресловутых оговоренных двух неделях?

Вдруг она еще передумает? А про залог можно и потом поговорить.

Но интуиция не обманывала.

Аля все выяснила и отреагировала так, как и предполагал Беркут.

Ушла.

Он мог держать ее, не выпускать из рук. У него хватило бы силы сжать ее в тисках своих объятий: хрупкую, тонкую, маленькую. Но у него не хватило силы противостоять ее требованию.

Он мог сломать ее одним лишь движением. Но это она ломала его… Всегда только она…

«Я должна уйти». Вот что засело в мозгу Беркута. Должна… Уйти…

Когда Аля уехала, Беркут сорвался в первый раз.

Рванул в спортзал, рядом с бассейном и принялся месить боксерскую грушу.

Он бил и бил. Разминал плечи и снова наносил хлесткие удары. Будто самого себя линчевал.

Пока не стек на пол бесформенной лужей.

Лежал на матах, смотрел в потолок и думал о том, что вот так, ничего не делая, можно провести много времени. И прикрыв глаза, вспоминать о том, как здесь была ЕГО Аля.

Кадры с удушающей остротой и яркостью мелькали перед взором Беркута.

Один за другим. Один за другим…

Как она чуть наклоняла голову, когда задумывалась или вспоминала. Как заразительно смеялась и улыбалась, заставляя организм Беркута делать тоже самое, даже помимо его воли.

Как она округляла глаза, когда вытаскивала огромных рыбин из озера. И как следила за каждым его движением, когда хотела понять, расшифровать его самого.

И он отдал бы ей все шифры, все ключи и все пульты.

Только бы осталась.

Спустя какое-то время Беркут поднялся, и отправился в свою комнату.

Несколько часов тупо пялился в монитор компьютера, пролистывая документы, присланные с работы. А затем набрал заместителя.