— Вот здесь ее нашли, — указала девушка на сероватый лед, останавливаясь на берегу узкой речушки.

— Здесь же мелко, — заметил он.

Авдотья Ильинична зябко пожала плечами.

— Она сестрой тебе приходилась?

Девушка молча кивнула.

— На сколько лет старше?

— На пять.

— Вы с ней похожи?

Она снова кивнула.

— А с братом моим Алексеем она была знакома?

Авдотья Ильинична, не шелохнувшись, так быстро перевела взгляд с покрытой льдом речки на Невельского, как будто он не вопрос ей задал, а внезапно крикнул.

— У него и спроси.

— Он не хочет со мной говорить об этом.

— Вот и я не желаю.

Невельской постоял еще минуту-другую на берегу, затем шагнул на лед и осторожно двинулся прочь от застывшей на месте девушки.

— Ты, барин, совсем дурак, — негромко сказала она ему вслед.

Подъезжая через несколько месяцев к Севастополю, он вспомнил ее дрогнувший голос, ее красивое лицо, и воспоминание это его взволновало. За окном побитого дальней дорогой дормеза[85] стелился теперь совершенно иной, крымский пейзаж, но Невельской вдруг опять очутился посреди заваленных снегом костромских лесов — глухих, давно чужих, неприютных. Тогда, зимой, он почти сразу провалился под лед, ступив на едва подмерзшую, припорошенную полынью, и потратил изрядно сил, пока выбирался на берег. Опасность, впрочем, была невелика. Глубина в том месте оказалась ему по пояс.

Каким уж там образом сумела утонуть несчастная сестра Авдотьи Ильиничны на таком мелководье, оставалось полнейшей загадкой. Либо ее действительно утопили, не давая поднять голову над водой, либо она была без сознания. Вероятность самоубийства хоть и не исключалась полностью, но сильно клонилась к нулю. Убить себя утоплением, удерживаясь от того, чтобы встать на ноги там, где это абсолютно возможно, — на такое требовалась недюжинная воля к смерти. Невельской допускал, что и это могло иметь место ввиду крайне тяжелого характера его матушки, однако остальные версии казались ему более убедительными.

Еще в Петербурге на сей счет к нему стали приходить весьма неожиданные мысли. После встречи с графом Перовским в салоне великой княгини Елены Павловны у него не осталось никаких сомнений в чрезвычайной значимости происходящих вокруг него событий. Многое в его жизни, если не все, утратило элемент случайности. Невельской понял, что сделался одной из ключевых фигур в очень крупной игре, а потому был склонен пересмотреть причины некоторых событий — в особенности тех, которые повлияли на его решение в эту игру войти. Важнейшей причиной вне всяких сомнений послужил арест его матушки.

«Если допустить, что не она виновата, — размышлял он, — тогда на сцене объявляется как минимум еще две заинтересованные партии. Граф Нессельроде заранее мог знать о намерениях Перовского касательно меня и моего участия в грядущем прожекте. Не один ведь господин Семенов имеется в этом деле. У Карла Васильевича наверняка своих „господ Семеновых'' пруд пруди. Кто-то из них и нашептал. И тогда как поступил бы тот, кто решил разрушить весь прожект еще до его начала? Или хотя бы задержать это его начало сколько возможно, дабы выиграть время для следующего хода… Верно… Я бы на месте такого человека постарался убрать со стола самую сильную на текущий момент карту— именно ту, на какую противник более всего рассчитывает…»

Убийство крепостной девки матерью Невельского в этом свете подходило такому человеку как нельзя лучше. Очернить лицо, близкое к великому князю Константину Николаевичу и вице-адмиралу Литке, означало поставить под сокрушительное сомнение их выбор. Зная об антикрепостнических идеях, витавших в кружке великой княгини Елены Павловны, можно было с легкостью догадаться, что сына новой «Салтычихи» уже никогда не рискнут представить графу Перовскому И, следовательно, момент, когда все обстоятельства стоят в пользу России, будет упущен. А момент ведь действительно золотой. Китай ослаблен опиумной войной с англичанами, те заняты своими новыми приобретениями на отдаленном востоке, в Европе — который год неурожай, смута и нарождение новых элит, готовых восстать против старых. Лучшего времени, чтобы войти в Приамурье, может уже не наступить. Поэтому противникам подобного входа хватило бы и небольшой заминки. Полгода, от силы год — и ситуация в мире изменится. Цена же такой заминки — всего лишь одна притопленная ненароком на мелководье крестьянская девушка. Ну кто тут откажется? Даже если утопленница была очень красива.

«Красота здесь может играть свою особенную роль, — думал Невельской, глядя на белеющие вдали Инкерманские высоты[86]. — К неказистой девушке какой интерес у барина? А здесь явный повод, чтобы Алексея вовлечь. Матушка, известная своим нравом, как водится, в раздражении. Отсюда запреты, несчастная роковая любовь, сыновнее ослушание — и вот вам мотив для злодейства бессердечной помещицы. Все сходится… Правда, может статься, что они и знакомы-то не были… Но это уже одному Богу известно».

С другой стороны, именно арест матери подтолкнул его к участию в игре. Лев Алексеевич Перовский во время их встречи сам цитировал древних, упоминая крылатое выражение «Ищи кому выгодно», и если уж говорить о прямой выгоде от гибели несчастной Анны Никитиной, то получила ее как раз-таки партия Перовского, Литке и всех, кто стоял за ними. Неизвестно, как повел бы себя Невельской, не предъяви ему вице-адмирал доставленное на борт «Ингерманланда» господином Семеновым письмо об аресте Федосьи Тимофеевны. Мог ведь и отмахнуться от всех намеков и разговоров о надобности похода в Восточный океан. Да и кто лучше этого самого господина и его вероятных подручных подходил на роль исполнителей черного дела? Невельской хорошо помнил его реакцию на гибель неизвестного ему человека в Лондоне — реакции не было никакой. Смерть посторонних людей беспокоила господина Семенова не более внезапной перемены погоды.

Далеко впереди в этот момент действительно появилось небольшое облачко, замеченное Невельским на ухабистом повороте. Тяжелый экипаж даже подбросило и развернуло практически боком. При следующем повороте, случившемся через пять минут, оказалось, что облако быстро приближается. Совершенно чистое небо, сиявшее той влажной и густой синевой, какая бывает только в местах, близких к морю, красноречиво заявляло о невозможности близкой непогоды, и тем не менее со стороны Севастополя стремительно надвигался весьма неприятный, почти черный смерч. Двигался он по какой-то причине исключительно вдоль дороги. Там, где она вытягивалась, переставая петлять, Невельской терял из виду темное облако и возвращался мыслями к ядовитому клубку своих подозрений.

После визита в Дракино и случайно увиденной им в бане погорельцев ужасной сцены у него появилась и вовсе неожиданная версия произошедшей трагедии. Начитанный дядюшка тогда же просветил его, что языческий бог Ний, мельком помянутый сестрой несчастной утопленницы, приводится Карамзиным в его «Истории Государства Российского» как славянское воплощение Плутона, «которого молили о счастливом успокоении мертвых». Получалось, что старуха, резавшая ладонь младенцу, поклонялась древнему повелителю подземного царства, и если она с такой легкостью, да еще при постороннем, свершила отвратительный свой обряд жертвоприношения, то отчего бы и погибшую девушку было не счесть такою же жертвой, только выходящей из границ всех мыслимых законов современного и естественного человеколюбия? Ведь изгнал за что-то из церкви старую каргу местный батюшка, при всей пастве обозвав ее «душевредником и непримиримую злобу имеющим человеком». А за неделю до того Никитиных пожгли за что-то со всей их живностью и детьми.