— Вы просто будьте поосторожнее, — сказал Том.

Сюзанна фыркнула:

— Поосторожнее, значит?

— Я работал спасателем, — дрожащим голосом сказал Том. — Можно утонуть даже на мелководье.

Но Сюзанна его не слушала, она посмотрела на Донну, скривилась. И я им тоже противна, подумала я. Этого я вынести не могла.

— Расслабься, — сказала я.

Тома это явно задело.

— Здесь просто отвратительно.

— Так уезжай, — сказала Сюзанна. — Как тебе такая идея?

В ней вибрировали спиды, она бессмысленно, злобно скалилась — даже злее, чем было нужно.

— Можно тебя на минутку? — спросил меня Том.

Сюзанна рассмеялась:

— Ну, все. Начинается.

— На минутку, — сказал он.

Я не знала, как мне быть. Сюзанна вздохнула.

— Ладно уж, поговори с ним, — сказала она. — Господи.

Том отошел в сторону, я поплелась за ним, словно боясь, что если подойду поближе — заражусь. Я то и дело оглядывалась на остальных, девочки вернулись на крыльцо. Мне хотелось к ним. Все в Томе меня раздражало — дурацкие штаны, всклокоченные волосы.

— Ну чего? — спросила я. Нетерпеливо, поджав губы.

— Даже не знаю, — сказал Том, — я просто… — Он замялся, взглянул на дом, подергал себя за рубашку. — Хочешь, я тебя отвезу обратно? У нас сегодня вечеринка, — добавил он. — В Международном доме.

Я знала, что это будет за вечеринка. Крекеры “Ритц”, зануды кучкуются вокруг мисок с водянистым рисом. Обсуждают СДО [17], сравнивают списки литературы. Я дернула плечом — еле заметное движение. Но он, кажется, принял этот жест всерьез.

— Давай я оставлю тебе свой номер, — сказал Том. — То есть номер телефона, который висит у нас в коридоре, просто попросишь, чтобы позвали меня.

Смех Сюзанны долетал до меня гулкими рас катами.

— Да не надо, — сказала я. — Тут, кстати, и телефона нет.

— Они не очень хорошие люди. — Том заглядывал мне в глаза.

Он был похож на сельского священника, совершившего обряд крещения — проникновенный взгляд, мокрые штаны липнут к ногам.

— Ты-то откуда знаешь? — У меня неприятно заполыхали щеки. — Ты их в первый раз видишь!

Том махнул рукой.

— Тут помойка, — сказал он, брызгая слюной, — неужели ты сама не видишь?!

Он тыкал пальцем в обветшалый дом, в джунгли разросшихся кустов. В распотрошенные машины, пустые цистерны и заплесневелые, кишащие муравьями пледы. Я тоже это видела, но не делала никаких выводов. Я уже отгородилась от него, и больше мне было нечего сказать.

Когда Том уехал, девочки, которым больше не нужно было переламывать себя из-за постороннего, стали снова — и гораздо сильнее — похожи на самих себя. Все, больше никакой мирной, сонной болтовни, никакого приятного молчания в дружеской обстановке. — Где же твой лучший друг? — спросила Сюзанна. — Твой старый приятель?

Дутый гнев, колени трясутся — а выражение лица совершенно пустое.

Они смеялись, и я старательно смеялась вместе с ними, но — сама не знаю почему — с беспокойством думала о Томе, который ехал в Беркли. Он был прав насчет хлама во дворе, его стало больше, да и Нико, наверное, вправду мог пострадать, и что тогда? Я заметила, что не только Донна — они все отощали: ломкие волосы, тупая опустошенность во взгляде. Когда они улыбались, видно было, что языки у них покрыты белым налетом, какой бывает у голодающих. Поэтому я, хоть и неосознанно, с надеждой ждала возвращения Расселла. Хотела, чтобы он прижал к земле мои разлетающиеся мысли.

— Сердцеедка! — присвистнул Расселл, заметив меня. — Ты вечно от нас сбегаешь и разбиваешь наши сердца.

Увидев знакомое лицо Расселла, я постаралась себя убедить, что на ранчо ничего не изменилось, но, когда он меня обнял, заметила какое-то пятно у него на скуле. Оказалось — бакенбарды. Они не топорщились, как обычные волосы, а были плоскими. Я пригляделась. И поняла, что они нарисованы — каким-то углем или подводкой для глаз. Меня это встревожило — сама извращенность, сама хрупкость такого обмана. Я сразу вспомнила одного мальчишку из Петалумы, который воровал в магазинах косметику, чтобы замазывать прыщи. Расселл гладил мою шею, делился крошками энергии. Было непонятно, злится он или нет. Зато когда он вернулся, остальные разом ожили и таскались за ним толпой, будто ощипанные утята. Я пыталась отвести Сюзанну в сторонку, брала ее под руку, как в старые времена, но она только улыбалась в ответ — рассеянная, еле живая — и стряхивала мою руку, видя одного Расселла.

Я узнала, что Расселл начал угрожать Митчу. Без приглашения заявлялся к нему домой. Посылал к нему Гая, чтобы тот опрокинул мусорные баки, — вернувшись, Митч увидел, что весь двор завален сплющенными коробками из-под кукурузных хлопьев, обрывками вощеной бумаги и склизкой от объедков фольгой. Парень, который присматривал за домом, тоже видел Расселла, правда, всего однажды, — Скотти рассказал Митчу, что видел какого-то мужика, который припарковался прямо у ворот и просто смотрел на дом, а когда Скотти попросил его уехать, Расселл улыбнулся и сказал, что знал предыдущего хозяина дома. Приходил Расселл и к звукорежиссеру, клянчил пленки их с Митчем пробной записи. Дома была жена режиссера. Потом она рассказала, что, услышав звонок, очень разозлилась: дома спал новорожденный ребенок. Когда она открыла дверь, на пороге стоял Расселл — в обтрепанных “ранглерах” и с этой своей косой улыбочкой.

Муж ей рассказывал об этой записи, поэтому она знала, кто такой Расселл, но не испугалась. Совсем нет. На первый взгляд ничего такого страшного в нем не было, и когда она сказала, что мужа нет дома, Расселл пожал плечами.

— Да я сам заберу, по-быстрому, — сказал он, пытаясь заглянуть ей через плечо. — Одна нога тут, другая там, всего-то.

Вот тут-то ей стало немного не по себе. Она покрепче уперлась в порог старыми шлепанцами. По коридору разносилось хныканье ребенка.

— Он все хранит на работе, — сказала она, и Расселл ей поверил.

Еще женщина вспомнила, что той же ночью слышала шум во дворе, какой-то шорох в розовых кустах, но, выглянув в окно, увидела только гравиевую дорожку да колючий, залитый лунным светом газон.

Мой первый вечер после возвращения был совсем не таким, как прежние вечера. Раньше у нас лица так и сияли от какого-то детского счастья — я гладила пса, который в поисках ласки тыкался в нас носом, от души чесала его за ухом, задавая рукой радостный ритм всему телу. Бывали у нас и странные вечера, когда мы все принимали кислоту или, например, когда Расселл доканывал какого-нибудь пьяного мотоциклиста своей петляющей логикой. Но мне никогда не было страшно. Но в этот вечер — у обложенного камнями затухающего костерка — все было по-другому. Когда пламя растаяло окончательно, этого никто и не заметил, всеобщая кипящая энергия была направлена на Расселла, а тот дрожал, как натянутая резинка, которая вот-вот порвется.