Но в промежуток времени между этими двумя документами разыгралась целая вакханалия по «разоблачению» Синявского.

В мою задачу не входит подробное расследование этой кампании. Не буду перечислять всех статей с бранью, оскорблениями и прямой клеветой, направленных против Синявских. Остановлюсь только на одном эпизоде, наглядно показывающем как механизмы ее продвижения, так и нравственный уровень этой «полемики».

Вдохновителями этой кампании вместе с журналом «Континент» была парижская газета «Русская мысль». В номере этой газеты от 5 февраля 1993 года появилась очередная статья ее главного редактора Иловайской-Альберти под названием «Нравственные сумерки», где в очередной раз прокручивалась байка о связях Синявских с КГБ, об их — якобы — претензии стоять в начале истории инакомыслия в России и о многом другом. Я написал в «Русскую мысль» ответ Илловайской, и, чтобы не утруждать читателя цитированием ее инвектив, приведу отрывки из этого ответа:

«Нравственные сумерки и переписывание истории, о чем Вы пишете в вашей статье, — процесс, мне кажется, характерный не столько для современной России, сколько для развернутой на страницах вашей газеты широкой компании против А.Д. и М. В. Синявских, частью которой и является ваша статья.

Вы пишете о людях, которые «еще и сегодня претендуют на то, что были отцами-основателями инакомыслия или сопротивления в России», имея в виду тех же Синявских. Но ведь Синявским совершенно незачем на что-то претендовать. О том, что из процесса Синявского — Даниэля много чего вышло в России, написано во всех серьезных исследованиях авторами, стоящими в стороне от эмигрантских склок. Вам почему-то хочется вычеркнуть этот факт со страниц истории; даже сам титул «Процесс Синявского — Даниэля» Вас не устраивает, и Вы добавляете к нему уничижительное «как его принято и по сей день называть» (а как же его прикажете называть?)…

Производя эту операцию по переписыванию истории, Вы пользуетесь старым испытанным методом, заключающимся в том, чтобы превратить нравственного героя в морального урода. Для этого на страницах вашей газеты цитируются и комментируются выдержки из гэбэшных документов, неизвестные вашим читателям в их первозданном виде. И по понятным причинам никто из этих разоблачителей не приводит убийственную для всей концепции фразу из тех же документов самого Андропова: «ПРИНЯТЫМИ НАМИ МЕРАМИ ИМЯ СИНЯВСКОГО В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ В ОПРЕДЕЛЕННОЙ СТЕПЕНИ СКОМПРОМЕТИРОВАНО В ГЛАЗАХ РАНЕЕ СОЧУВСТВУЮЩЕЙ ЕМУ ТВОРЧЕСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ. НЕКОТОРЫЕ ИЗ НИХ, ПО ИМЕЮЩИМСЯ ДАННЫМ, СЧИТАЮТ, ЧТО ОН СВЯЗАН С ОРГАНАМИ КГБ». Если есть в этих документах доля истины, то она заключается именно в данных словах. Еще в Москве во время процесса и после него ко мне (и не только ко мне) подкатывались некие личности в штатском, пытаясь всучить эту кагэбэшную липу. Тем не менее для авторов «РМ» Андропов стал вдруг первоисточником и носителем истины. Для Вас же лично, оказывается, существует и еще один моральный авторитет — С. Хмельницкий…

В том же номере «РМ» рядом с Вашей статьей напечатано литературософское (иначе не назовешь) эссе некой Инны Рогачий, где она пытается вышелушить неприглядный образ автора «Голоса из хора» из самого текста этой лагерной книги. Она цитирует Терца: «Кашу опять получаю и заметно поправился». И с проницательностью Эркюля Пуаро добавляет: «Со времени секретной записки Андропова прошло ровно два месяца». В сознании неискушенного читателя неизбежно возникает идея (на то и рассчитано), что кашу Синявскому давали за какие-то заслуги перед КГБ. Или она цитирует из моего послесловия к этой книге: «Полноте, уж не перепутал ли уважаемый автор послесловия времена, уж не о царской ли каторге он живописует? Какие 15–20-ти страничные письма с советской политзоны? Да еще регулярные? Да еще о литературе…?» Выходит, что и письма писал Синявский с особого соизволения начальства, а остальным они были запрещены? Да Вы спросили бы своего сотрудника Алика Гинзбурга, сколько писем в месяц он посылал своей жене, когда в то же время сидел в соседней с Синявским зоне того же лагеря?..

Но все годится в этот суп, из которого, глядишь, что-нибудь да сварится, все подходит для того, чтобы если не доказать невозможное, то хотя бы поставить под сомнение очевидное. Вот это и называется — «нравственные сумерки»».

Чтобы сохранить видимость объективности, «РМ» напечатала только маленький кусочек из моего письма (двадцать строк из четырехстраничного текста), где я советую Илловайской спросить у А. Гинзбурга, сколько писем в месяц он писал своей жене. Честный Алик в том же номере газеты подтвердил — да, разрешенные два письма в месяц. Но никаких извинений за дезинформацию от редакции не последовало. Более того.

В апрельском номере той же «РМ», к моему великому изумлению, появился ответ на мое неопубликованное письмо моего друга-приятеля Игоря Шелковского, где он раскручивал обычную версию о борьбе Синявских не только против Солженицына, но и против Сахарова: «Агитация и пропаганда велись тонко и исподволь: вот приедет Сахаров и насрет всем на голову». Это уже выходило за все рамки неправдоподобия! А контекст, из которого была вырвана эта фраза, был таков: как-то в Париже на кухне у Синявских шел обычный разговор о том о сем, о Максимове, о Сахарове… (Шелковский и я присутствовали). Егор (сын) слушал, слушал и вдруг изрек: «А вот вы говорите Сахаров, Сахаров, а приедет Сахаров и накакает вам на голову» (у ребенка был, очевидно, свой эмигрантский опыт). Узреть тут агитацию, направленную против Сахарова, можно было лишь очень предвзятыми глазами. Но примерно на таком уровне и велись все подобные дискуссии.

* * *

Меня всегда поражало, как борцы с советской властью борются с ней ее же методами. Навешивание ярлыков, очернительство, доносы среди русской политической эмиграции процветали не только в Париже, и случай Синявского был не единственным. В аналогичной ситуации оказался и наш старый друг Алек Дольберг.

В отличие от многих из нас Дольберг по семейному положению был вполне обеспеченным: его отец — майор НКВД — строил мосты где-то в системе Дальстроя, и с детства Алека учили иностранным языкам и хорошим манерам. Алек окончил романо-германское отделение филологического факультета МГУ с великолепным знанием древних и многих современных языков. В 1956 году ему удалось записаться в туристическую группу в ГДР, в Берлине он сел в метро, вышел на первой станции Западного Берлина (тогда еще не было Берлинской стены), миновал контроль и попросил политическое убежище у американцев. Перед отъездом он сообщил мне о своем намерении и советовал последовать его примеру, на что я ответил, что слишком стар для таких авантюр (я был старше его на пять лет). В СССР Дольберга заочно судили за измену Родине и дали 15 лет лагерей. Но и в эмиграции он попал как кур в ощип.

У американцев он сразу же вызвал подозрения: помимо его совершенного английского, их удивило то, как во время обеда Алек накладывал зеленый горошек на выпуклую сторону вилки. Ну откуда, кроме как из шпионских спецшкол, советский студент мог набраться западных манер и получить столь высокий уровень языка? Ответом на эту загадку явился некий документ, попавший в руки американцев, из которого явствовало, что Александр Дольберг не кто иной, как племянник разоблаченного советского шпиона Абеля, выменянного в свое время на американского летчика Пауэрса. Откуда взялся этот документ, догадаться было нетрудно. Тем не менее Алек попал в лагерь для перемещенных лиц вместе с настоящими разведчиками и шпионами, из которого ему удалось вырваться с большим трудом. Для него это был шок.