Третий, окончательный, вариант нашего сценария назывался «Неуправляемая». В последней сцене Лиза – одна-одинёшенька, точнее, с коляской, в которой спит ребёнок, сидит в сквере и наблюдает суету вокруг готового к открытию монумента «Молодость мира», чем, собственно, и увенчались бурные реформы Борисова во вверенном ему городе. Чем закончил говорун и пиццеед Горби, мы с вами знаем.

– Здесь будет улыбка Кабирии! – вдохновенно твердил Лёня Эйдлин, уверенный, что теперь-то Муравьёвой есть что играть. – Мне нужна улыбка сквозь слёзы!

Слёзы ждать себя не заставили.

Теперь, спустя годы, поумнев, я понимаю, чем была для Габриловича работа над сценарием. Человек, почти всю жизнь не ссорившийся с начальством (борьба с космополитами его лишь слегка задела), автор, создавший немало «партийных» сценариев, на закате решил написать про то, о чём раньше не разрешали, про то, что случается с хорошим, честным человеком, угодившим во власть, которая портит даже королей. Меня он взял в союзники, так как я, сочинив «ЧП районного масштаба», сгоряча влетел в эту «аппаратную» тему, подобно юному кавалеристу, не справившемуся с кобылкой и угодившему ненароком в самую гущу превосходящих сил врага.

А страна тем временем закипала. Перестройка напоминала весенний косметический ремонт квартиры с неизбежной перестановкой мебели. «Ах, посмотрите, сколько грязи скопилось за старым буфетом!» – «Ерунда! Вы ещё не видели, что делается у нас в туалете!» Кто ж тогда знал, что дело закончится выбрасыванием из окон вполне приличной мебели и ломкой несущих стен, отчего обрушится кровля. Но это случилось позже, когда ремонтом в советской квартире занялся прораб Ельцин. Наступил 1987 год. Многое было уже разрешено, критика всячески поощрялась, в советской эпохе обнаружилось столько тёмных пятен, что люди, прозрев, начали громко удивляться, как прожили в таких нечеловеческих условиях семь десятилетий.

Помню, лет двадцать назад однокурсница, оставшаяся вопреки всему работать в школе, пригласила меня в свой класс – выступить перед детьми. Поговорили, поспорили. Среди вопросов был и такой: «А правда, что при советской власти досыта ели только первые секретари, а все остальные голодали?» Видимо, в детских головках в результате промывания мозгов «жидкостью Эрнста» словосочетание «первые секретари» стало тем собирательным злом, каким для нас, внучат Ильича, были «буржуины». «Правда, деточка, – ответил я. – Вторые секретари питались кое-как, а третьи просто падали на улице от голода!» Дети юмора не догнали. Однокурсница всё поняла, покраснела и отвела глаза, а потом оправдывалась:

– Юр, это не мы, это телевизор…

Но вернёмся в третий год перестройки. Поставив точку, счастливые соавторы отметили победу лёгкой выпивкой, торжественно отправили сценарий на «Мосфильм» и стали ждать ответа, предчувствуя скорый невиданный триумф. Эйдлин обзванивал актёров-небожителей и, кажется, уговорил на роль Пыжова самого Стржельчика! В подруги-оторвы наметили Софи Лорен. Шучу! И вот тут нас позвали на заседание худсовета 4-го творческого объединения, которое, напомню, возглавлял в ту пору чутко-прогрессивный Владимир Наумов. После шумного скандала с экранизацией «Скверного анекдота» он ограничился тихой отвагой в рамках дозволенного, вроде «Тегерана-43». Впрочем, смелость в изруганной ленте по рассказу Достоевского проходила скорее по разделу «Стыдись, немытая Россия!». Но русская партия во власти тогда ещё была в силе – и Наумову с Аловым всыпали, объяснив, что не им – двум псевдонимщикам – стыдить Россию, пусть даже царскую и немытую.

Габрилович по старости лет на худсовет не поехал, считая его формальностью и уверенный в успехе, ведь на предварительных обсуждениях «Неуправляемая» получала от коллег и начальства самые лестные отзывы. Габр напутствовал нас, чтобы мы в гуле восторгов не заносились, внимательно выслушав и записав малейшие замечания коллег, так как сценарий ещё сыроват, его можно и нужно «доводить до ума». Удивительно требовательное к себе поколение! По сравнению с ним нынешние сценаристы не пишут тексты, а что-то бормочут себе под нос на компьютере. Да и вообще, если бы смежившие очи титаны узнали, что кафедру сценарного мастерства во ВГИКе теперь возглавляет некто Арабов, они встали бы из могил и маршем протеста прошли бы по улице Сергея Эйзенштейна, где расположен этот прославленный вуз.

Итак, мы с Лёней явились на заседание. Вообразите, вы с тортом и букетом приходите на званый ужин, но, едва переступив порог всегда гостеприимного дома, получаете ногой в пах и вашим же тортом – в рожу. Заседание напоминало погром. Самый мягкий упрёк, брошенный нам во время разноса, звучал примерно так: «Вы враги перестройки!» Нас стыдили, корили, винили, ставили в пример сценарий журналиста Юрия Щекочихина, который, видя все трудности ускорения, не подвергал сомнению идеалы обновления. Так, муж, застав жену с сантехником, не теряет веры в преимущества моногамного брака перед групповым. Тон задавал никому неведомый режиссёр Леонид Марягин – пижон с лицом Мефистофеля, злоупотребляющего пивом. Впоследствии он (Марягин, а не бес) снял первый советский фильм с радикально голыми девицами лёгкого поведения – «Дорогое удовольствие», а потом ещё игровую ленту о Льве Троцком. Обе канули в заэкранье. Сколько же их тогда надуло ветром перемен – «грандов гласности»! И где они теперь все? Переночевали на груди утёса-великана и растаяли. В последний раз я видел Марягина в нулевые годы. Он рекламировал по телевизору пилюли то ли от переедания, то ли от давления. А в предпоследний раз… Но об этом чуть позже.

Во время погрома Владимир Наумов не проронил ни слова, сохраняя на лице скорбное недоумение. Худсовет начисто отверг наш сценарий, расторг договор, списав аванс по статье «творческая неудача». Доброе мы имели тогда государство! Лёня и я были потрясены и оскорблены, прежде всего – за мэтра. Невероятно: отвергнуть самого Габра с примкнувшими к нему Поляковым и Эйдлиным! Это примерно то же самое, как сегодня не разрешить на правительственном концерте спеть Кобзону, Пугачёвой или Розенбауму. Вы можете себе это вообразить? Я – нет. Кошмар! И произошло это в эпоху гласности, когда всё советское искусство правдивеет прямо-таки на глазах. А нам заткнули рот. Позор! Мы этого так не оставим, мы ударим в набат!

Однако мастер отнёсся к афронту философски и, кажется, больше всего горевал, что среди противников «Неуправляемой» оказалась даже Нина Скуйбина, редактор студии и тогдашняя супруга Эльдара Рязанова, для которого и в самом деле плохой погоды не было, кто бы ни заседал в Кремле. Помню, с каким энтузиазмом он снимал дурацкую валютную комедию о приключениях итальянцев в России. Одного не пережил его саркастический талант – отмены цензуры. Есть художники, которым надо регулярно и твёрдо напоминать об ответственности перед обществом, тогда у них почему-то лучше получается. Нечто подобное случилось и с Германом-старшим, после краха не любимой им советской власти он просто безнадёжно увяз в своём мрачном даровании. Но не будем о грустном. К тому же нигде не написано, что Господь даёт художнику талант на всю жизнь. Нигде…

Итак, мы восприняли обструкцию как наступление на гласность и решили жаловаться большому начальству, даже набросали челобитную члену политбюро А.Н. Яковлеву, прося поддержки. Недавно я, разбирая мой архив, нашёл черновик этой ябеды. Вот она.