Воплощённым символом этих перемен был, конечно, генсек Горбачёв. После своих предшественников, похожих на мумии, ожившие по важной государственной надобности, он выглядел почти юношей, говорил быстро, без бумажки, даже бормотал, улыбался и всюду таскал за собой жену Раису Максимовну, она напоминала районную прокуроршу, одевшуюся для похода в облдрамтеатр. Её народ невзлюбил сразу и до конца, хотя была она внешне обаятельна и мила в отличие, скажем, от жены Брежнева – вылитой местечковой грымзы. Кстати, к просачивавшейся в низы информации об амурных похождениях Леонида Ильича коммунисты и беспартийные относились с пониманием.

Опытные люди, пережившие не одну кремлёвскую метлу – и железную, и кукурузную, – слушая жизнерадостный клёкот нового лидера, лишь качали головами, не понимая, о чём, собственно, он токует и куда ведёт. Но большинству было наплевать. Народ и в самом деле застоялся, хотел перемен. А тех, кто пережил настоящие перемены, сиречь революцию, и знал, что это такое – радикальное изменение уклада, – оставалось уже совсем немного. Они пытались предостеречь, тот же Молотов, но кто же слушает пенсионеров, даже выдающихся – всесоюзного значения? Жизнь страны оказалась в руках Манилова, окончившего высшую партийную школу и прочитавшего под одеялом пару диссидентских книжек.

Шёл, как я уже сказал, 1986 год. До настоящей, «хлестнувшей за предел» свободы было далеко. Ещё песочили на парткоме коммуниста Окуджаву, пытавшегося из Польши ввезти в СССР видеокассеты с эротическими фильмами, необходимыми ему, как, чистосердечно поведал бард, для сочинения интимных сцен в новом романе. Ещё сажали за антисоветскую пропаганду и чтение «Посева». Ещё военная цензура упорно, раз за разом снимала из подписного номера «Юности» мою повесть «Сто дней до приказа», но в шелесте алых знамён уже слышалась усталость – так трепещут осенние листья, перед тем как опасть.

Вдруг мне позвонил незнакомец, представился режиссёром Леонидом Эйдлиным и сообщил, что меня хочет видеть Герой Социалистического Труда Евгений Иосифович Габрилович. Я опешил: что могло понадобиться от молодого писателя живому классику, автору «Двух бойцов», «Машеньки» и «Коммуниста»? Так, вероятно, ошалел бы изобретатель РШУ (рогатки школьной усовершенствованной), если бы его вызвал для знакомства творец АКМ – автомата Калашникова модернизированного. Я помчался по указанному адресу и с трудом нашёл Дом ветеранов кино на Нежинской улице, где мэтр обитал после смерти жены, всю жизнь продержавшей его даже не в ежовых, а в дикобразных рукавицах. Матвеевское в ту пору ещё не сообщалось с Можайским шоссе, будучи отделённым от трассы огромным оврагом, на дне которого виднелись покосившиеся сараи и квадратики городских огородов с синими завивающимися кочанами капусты. Кое-где прогуливались куры, а в крытых загончиках хрюкали поросята.

Дом ветеранов кино (ДВК) построили, выгородив участок на краю ближней сталинской дачи. Символично, что создатели великого советского кинематографа доживали свой бурный век в угодьях вождя, который сделал «электротеатр» важнейшим из искусств и жёстко впряг синематограф в бронетелегу Советской державы. По чистым коридорам бродили знаменитые тени. На стенах висели застеклённые рисунки Юткевича и Эйзенштейна, не эротические, разумеется. Устроен ДВК был по последнему слову медицины и геронтологии, являя образец суперсовременной богадельни. Даже вход был оборудован пандусом для колясочников. Это полвека-то назад! Вообще, должен заметить, верхушка советской творческой и научно-технической интеллигенции умела взбить вокруг себя особый кокон комфорта, почти невероятный в условиях советского бытового аскетизма. Удобства эти нельзя было купить, а только выслужить у власти. Возможно, так оно и правильно. Если государственный муж может купить всё, что хочется, зачем ему государство вместе с косоруким народом? Именно такие мысли посещают меня, когда я вижу в телевизоре иных нынешних министров, изнывающих в холодной неблагодарной России. У них в глазах – тоска по дальним и тёплым странам.

Габрилович обитал воднокомнатной квартирке, заполненной книгами и старинными фотографиями. Широкую лоджию затеняли ветви подросших деревьев. На столе стояла портативная пишущая машинка – вполне обычная, кажется, «Рейнметалл». Печатал мастер медленно, точно каждый раз заново отыскивал нужную букву на клавиатуре. А вот у Юлиана Семёнова, записного плейбоя советской литературы, помню, была крошечная, в две ладони, «Колибри» с перепаянным за большие деньги русским шрифтом. Отправляясь в командировку, «отец» Штирлица по особому разрешению Министерства транспорта выкупал полностью купе и весь путь, иногда многодневный, оглашал вагон непрерывным стрекотом своей машинки для печатания денег, вполне законной.

Великий Габр был уже стар, скрючен, ходил с трудом, страдая ногами, но мозг его кипел замыслами. Удивительно работоспособное поколение! Иногда мне кажется, талантливые люди, погибшие в Германскую, Гражданскую и Отечественную войны, сгинувшие в классовых, политических, партийных и религиозных разборках, удивительным образом передали уцелевшим свои нерастраченные жизненные и творческие силы. А почему бы и нет? Возможно, существует ещё какая-то не разгаданная наукой закономерность перераспределения витальности. Когда в нынешних фильмах про «те ещё времена» советских энтузиастов изображают мятущимися доходягами, мне просто смешно. Не надо свои бледную немочь и душевную плесень приписывать предыдущим поколениям. Они были другими.

Сказав пару добрых слов о моей повести «ЧП районного масштаба», Евгений Иосифович предложил написать с ним в соавторстве оригинальный сценарий. О чём? Вы будете смеяться – о партии, точнее, о хорошем человеке, попавшем в номенклатуру. «Какая ерунда!» – воскликнет читатель, привыкший смотреть на «совок» с «хазаново-жванецким» прищуром. А вот и не ерунда! Между прочим, юморист Петросян был секретарём парткома Москонцерта. Писателей советской эпохи проблема коммуниста во власти волновала не меньше, чем вопрос престолонаследия тревожил литераторов шекспировского круга. От личных качеств людей во власти жизнь зависит всегда, при любом политическом устройстве. И совсем не важно, что у них в кармане – партбилет, ханский ярлык или жалованная грамота…

Конечно же, я с радостью согласился. Ещё бы – работать вместе с Великим Габром! О таком даже не мечталось. Кто не видел легендарную ленту «Коммунист» и не ронял слёзы, сострадая бывшему красноармейцу, заведующему колхозным складом Василию Губанову (Евгений Урбанский), застреленному ревнивым кулаком! Все смотрели и все роняли. Ставить будущую картину должен был талантливый Леонид Эйдлин, работавший до того вторым режиссёром с Сергеем Юткевичем на фильме «Ленин в Париже» по сценарию Габриловича. В ту пору кинематографисты в очереди стояли, чтобы снять ленту об эмигрантских годах наших вождей: и заработаешь, и госпремию получишь, и по миру поездишь, приоденешься. Невозможный клетчатый пиджак и шёлковый шейный платок придавали Леониду европейский вид, но судьба отечества при этом его искренне волновала. В частности, беспокоило, что в Переделкине, где он с семьёй снимал на лето дачу у Нади Леже, перестали ходить молочницы из соседней деревни, где теперь выстроили высотный район Большой Москвы. Надя была из русских эмигранток, и когда Фернан Леже умер, она подарила Музею имени Пушкина несколько его полотен, а ей взамен отвели большой участок земли в Переделкине, где она стала строиться в конце 1970-х. Материалы были, конечно, импортные. Весь дом творчества бегал смотреть, как разгружают финский кирпич, уложенный на пластиковые поддоны и обтянутый плотным полиэтиленом.