* * *

Игорь Федорович Афанасьев, бригадир охранников особняка Ярыжских, проводит в «сторожке» производственное совещание с Димой Дукой и Борей Туром.

— Панчук точно раньше, чем через две недели на ногу не встанет. Да и то… Сами знаете. Я, конечно, с хозяйкой переговорю… Как оно теперь будет. А пока решим так: ты, Борис, сегодня отдежурил, идешь отсыпаться. Завтра с восьми — сюда опять. Ночью я побуду с Димоном. А там поглядим.

Он обводит взглядом двух своих подчиненных и вздыхает:

— Н-да-а-а, хлопцы. Вляпались мы в дерьмо… Можно сказать, по самые ноздри. Когда еще расхлебаем… С милицией только свяжись!

— А мы-то причем? — сердится Дука.

— Ты, мой милый, хозяина не уберег. Который платил тебе — и не мало платил. Он тебе, можно сказать, жизнь свою доверил. А ты…

Все трое подавленно смотрят в пол.

* * *

Кинчев сидит напротив практиканта Шермана, говорит, глядя прямо в глаза:

— Миша, я понимаю, что это очень серьезное дело. Но мне нужно остаться тут. Интуиция подсказывает, что нужно. Еще раз все проверить. А ты переговоришь только с этой девочкой, которую пытались изнасиловать. Обязательно в присутствии матери. Если хоть что-то помнит — обеих в отделение и попробуйте составить фоторобот. И все, что накопаешь, — немедленно дежурному. Дальше действуйте по обстановке. Если что — сразу звони мне. Понятно?

Миша Шерман, преисполненный сознания значимости момента и своей почти главной роли в расследовании нового преступления, вскакивает, как теннисный мячик:

— Есть! Понял! Сделаем! В лучшем виде!

* * *

Кинчев снова тихо отвечает кому-то по телефону:

— Дайте мне два дня. Только два дня… Да, сегодня и завтра. Если послезавтра утром я не разберусь во всем, можете меня уволить… Да как угодно, хоть и служебное несоответствие… Да, заявление напишу сам… Я не шучу, мне не до шуток… Мне трудно пока объяснить. Интуитивно чувствую… Нет, никогда еще не подводила… С ними мы разберемся тоже, группа уже работает… Обязательно… Конечно… До свидания.

Он нажимает кнопку отбоя и говорит все еще светящейся мобилке:

— Вот так. Теперь отступать некуда. И некогда. Позади — Москва.

Достает из нагрудного кармана пакет с поясом Ярыжской, улыбаясь смотрит на него.

И была ночь… Самая ее середина.

Отзвучали четкие вопросы и команды, отлетели вслед за ними растерянные ответы и плач. Тьма, тишина. Наверху мирно спали напоенные успокоительными средствами Леся и Ольга Владимировна. Мерила шагами периметр парка усиленная двумя милиционерами охрана.

Убедившись, что в большом доме бодрствует он один, Кинчев вынул реквизированную у отпущенной домой Щукиной связку ключей, нащупал самый длинный, отворил подвал. Неспешно спустился.

Подошвы его ботинок глухо стучали о камень.

Он не включил электричества, постоял в темноте и начал водить по стенам и полу широким лучом карманного фонарика.

Никаких следов пыли, паутины или еще какого-либо нерадения. Словно здесь недавно тщательно прибирали.

Вдруг следователь обратился к пустоте, будто заметил там призрака:

— Ты где-то здесь! Ты наверняка, точно здесь! Я слышу твое дыхание. Почему ты не хочешь выйти ко мне сейчас? Не бойся! Я хочу тебя увидеть! Очень! Давай хотя бы поговорим! Тебе не нравится моя фамильярность? Хорошо. Буду обращаться только на «вы», обещаю. Я с призраками вежлив. Всегда. Особенно с хорошенькими.

Рядом, прямо из стены прозвучал шелест тихого смеха.

— Вы таки здесь! Выходите!

Тишина. Только мрак за пределами светового луча стал еще гуще.

— Я прошу: выйдите!

Тишина сгущается сильнее. Тьма. Пустота.

— Я все равно рано или поздно найду тебя!

Кинчев постоял немного молча и возвратился к выходу. Протянул руку к выключателю, но услышал наверху какой-то шорох, увидел свет и побежал по лестнице вверх.

Ярко сияющая кухня выглядела такой реальной, что полностью исключала мысли о призраках. Но он оставил кухню неосвещенной… Помнил это очень хорошо. Склерозом пока не страдал.

Громко хмыкнув, следователь надежно запер подвал и подался через столовую к темному зеркальному залу, потом задумчиво побрел на второй этаж. Потолок, пол и стены, казалось, выгнулись от напряжения, насторожился даже воздух.

В большом зале было не так темно, как внизу.

Ровный лучик лунного света, будто отблеск карманного фонарика, направленный уверенной рукой, лег на портрет, на лицо девушки. Оно показалось на миг живым, дышащим, изменчивым. И глаза смотрели прямо на следователя, пристально и спокойно.

Кинчев улыбнулся ей, замечательной и неожиданной, далекой и недосягаемой. Жительнице давно отшумевшего времени. Заговорил с ней ласково и иронично:

— Наверное, именно о тебе я всегда мечтал. С детства понял: шварценеггером или вандаммом мне не быть. Никогда. Поэтому мечтал про такую, как ты, — миниатюрную, тоненькую, хрупкую. С нежным длинными пальчиками. Я бы взял тебя за руку — и не выпускал бы никогда. Защищал бы, любил бы, ласкал… Если бы ты меня услышала…

Что-то глухо заскрипело — будто далекий стон донесся из глубины столетий.

Из стены высунулась хрупкая ручка.

С нежным длинными пальчиками.

Удивленный следователь осторожно коснулся миниатюрной ладошки.

Слегка сжал. Теплую живую руку. Девичью. Которая энергично ответила на это пожатие.

Он схватил ее крепче — ощутил сопротивление. Потянул к себе — она попробовала высвободиться.

Он дернул сильнее и услышал резкий шепот:

— Осторожно! Ты мне руку оторвать хочешь?

Ответил также шепотом:

— Нет, только познакомиться. Выходи.

— Отпусти руку.

— Нет. Убежишь.

— Ты умный.

— Еще бы!

Она засмеялась, очень тихо, будто быстро дышала. Потом прошептала:

— Когда ты догадался?

— Тайна следствия. Выходи.

Ее ладошка оперлась о его руку, и из простенка вышла освещенная загадочным луннным светом девушка в длинном белом платье. Бледная и черноволосая. Вороные кудри падали ниже плеч и перламутрово отблескивали в полутьме.

Из-за стены, из кабинета Ярыжского, донесся характерный звук спущенной в туалете воды.

— Вот хрен! — выругалась красавица фальцетом. — Как ни стараюсь двигаться осторожнее, вечно обо что-то зацеплюсь!