— А я мог спокойно смотреть, как ты плакала и пыталась хоть где-нибудь найти деньги на операцию?

— Ты у меня не спрашивал… Если бы спросил, я еще тогда объяснила бы, что ей уже… Уже нельзя было помочь… Я просто не могла вот так… сдаваться. Сидеть, сложа руки. И только поэтому…

— Поздно. Ты немного опоздала. Самую малость, — в его голосе появился покрытый инеем металл, много металла, целая груда.

Она смущенно воскликнула:

— О чем ты говоришь? Это фиктивный брак! Я тебе все время хочу объяснить! Послушай же наконец!

— Леся, ты меня уж совсем за дурака держишь! Кто твой… муж? А?

— Послушай, он уже совсем старый… Это совсем не то, что ты думаешь! Да он мне в дедушки годится!

— Ага! Рассказывай! Знаем мы таких дедушек!

Тур выразительно хмыкнул, и она зачастила скороговоркой, и от этого слова уменьшались, становились неубедительными, как ниточка мелкого бисера:

— Ты должен понять. Он очень любит оперу. Просто фанатично. Когда услышал, как я пою, решил, что мне надо учиться. Любой ценой. Вытащил из варьете. Помог с гражданством. Оплачивает обучение.

— Так ты учишься?

— Да.

— Где же?

— В Милане, в Италии.

— А сюда — чего? На каникулы приехала?

— Тебя, дурака, хотела разыскать.

— Что же, нашла дурака. — Металл его голоса начал ржаветь и превращаться в скрежещущий металлолом. — Приятно было увидеться. Очень приятно. Вот ты и посмотрела на дурака. А теперь не мешай, я здесь не гуляю — работаю. Если идешь в гости к шефу, то и иди. Не задерживайся.

— Боря… Ты… Я так не могу… — Леся была шокирована и едва выдавливала слова. — Если бы ты знал… Если бы ты знал, что мне пришлось пережить…

— Еще как знаю! Все Трудовое знает, как вы всем ансамблем в турецкие бордели помчались! Вокалы петь! Только след задымился!

Хотя он был намного выше ростом, Леся умудрилась-таки посмотреть на него свысока.

Ничего не ответила.

С горделивой осанкой неспешно повернулась ко дворцу. Ступила к нему несколько шагов. Полюбовалась архитектурой. Пренебрежительно кивнула прыгавшей по снегу вороне. Не быстро и не медленно подошла к двери и исчезла за ней, так и не оглянувшись.

Борису оставалось только громыхнуть ей вслед железными воротами. Которые он должен был охранять. Что и делал.

Яркое солнце слепило. Перед глазами плясали крохотные невесомые кристаллики — блестели, будто воздух превратился в прозрачную неощутимую парчу.

Темные солнцезащитные очки не помешали бы…

Глухой дворник, все так же невозмутимо орудовавший легкой фанерной лопатой, уже почти скрылся за углом.

И только черный фетровый берет со сверкающей брошью лежал на дорожке — как прожженная взрывом полынья.

Она никого не хотела видеть. Но дверь затворить забыла, и непрошеные визитеры двинулись нескончаемой чередой. Будто в этих апартаментах на втором этаже появилась сказочная сирена, которая привлекает всех волшебным пением.

Первым зашел Ярыжский. Грузно плюхнулся в мягкое кресло.

Она продолжала стоять у окна, независимой позой намекая, что гостей не принимает. Но господин Кирилл нахально полез в душу со своим ненужным сочувствием:

— Я все видел, Леся. Все понимаю. Он парень добрый, но простоватый, не пара тебе. Ну, а ты, между прочим, знай… — он пожевал мясистыми губами. — Я тебя в беде не брошу. Такая женщина, как ты… Это ж понимать надо, хе-хе. Я тебя бриллиантами украшу, мехами там, шелками натуральными — не то, что твой барон. Ты какую машину хочешь, а?

Она вытаращила круглые от негодования глаза:

— Как вы можете?! Вот так?! Прямо сейчас?!

Кирилл Иванович не утратил оптимизма:

— Не сейчас, нет. Я понимаю, хе-хе. Женская душа — это такая тонкая материя, — он лукаво погрозил пальцем. — У нас еще будет время об этом… поговорить. Я не спешу, нет. Я понимаю.

Ярыжский с достоинством поднялся и направился к выходу. Взявшись за ручку двери, расплылся в улыбке:

— Тебе очень пойдет «Рено», красного цвета. Или «Пежо». Для красивой женщины нужен французский шарм! Я присмотрю в наших салонах… А ты подумай…

Леся все еще дышала редко и глубоко, выпуская из милого ротика одновременно со струйками возмущенного воздуха и музыкальный шелест, который напоминал посвист незаметного ветерка, когда к ней в комнату коварной пантерой прокралась и госпожа Ярыжская:

— Я все видела, все слышала, — не говорила, а мощно шипела, как клубок улыбающихся ядовитых змей. — Берегись, солнышко, это опасный человек. Поверь, я все наперед точно знаю, у меня бабка цыганка была. В этом доме вообще опасно оставаться, я и сама боюсь… А он просто… Извини, но он просто гонит тебя отсюда!

Она стояла посреди комнаты и, казалось, господствовала надо всем пространством. Пышная, наглая, непобедимая. Готовая из зубов самого черта вырвать уплывающий в чужие руки красный «Пежо».

— Я и сама не хочу тут оставаться! — выдохнула бедная Леся ошеломленно и беспомощно.

— И правильно. Я тебя завтра же на станцию отвезу. И билет закажу. Сегодня, прямо сейчас закажу. До Киева? Да? Так удобно будет? — Ольга Владимировна хищно улыбнулась. — Надеюсь, вы еще посетите нас, баронесса. Когда ремонт закончим. И времена поспокойнее настанут.

Девушка шагнула за ней, словно хотела что-то ответить, но внезапно замерла, глядя на захлопнувшуюся за Ярыжской дверь. Ольга Владимировна умела выразительно ставить точку.

Леся еще бессильно стояла посреди большой комнаты, называвшейся спальней для родственников и VIP-персон, когда, энергично постучав, но не дожидаясь разрешения, к ней вошел Кинчев:

— Я все знаю, госпожа баронесса. Оставаться после всего случившегося вам здесь, разумеется, не хочется. Но послушайте разумные доводы, и вы поймете, что… — он галантно пододвинул девушке стул. — Что уехавши просто так, Борю вы потеряете навсегда.

Она села и горько заплакала, закрыв лицо обеими ладошками.

— Я знаю… Вы — друг Бориса… Он рассказывал… Я вспомнила, как только услышала вашу фамилию. Но поймите и меня… Но…

— Но уже за воротами вас могут поджидать. — Следователь посмотрел весьма выразительно.

— Кто?

Кинчев лишь недвусмысленно скривил рот и вздохнул.

— Вы что-то знаете? — Ее слезы мгновенно просохли, только веки слегка краснели под качественной, совсем не «поплывшей» косметикой.

Сыщик хитро улыбнулся:

— Вы забыли? Вопросы здесь задаю я.

— Я понимаю… Я… все время ощущаю себя здесь… как в ловушке…