Кристина встала и пошла к окну, оставив мужчин возле накрытого для скромной трапезы стола.

Следователь сказал:

— Если у вас есть в запасе еще какая-то точка, батюшка, то рассказывайте.

Монах улыбнулся:

— Профессор Рабинович, Матвей Самсонович, известный физик, говорил: «Истину нельзя познать частями, ее нужно охватить в целом. Если вы знаете девяносто девять процентов истины, то вы к ней не ближе, чем те, кто не знает о ней ничего».

— Вы цитируете великих точь-в-точь, как Валентин Леонидович.

— Это означает лишь то, что Господь одарил нас обоих неплохой памятью.

— Возвратимся к одному проценту, которого я не учел.

Монах немного подумал.

— Как это лучше объяснить? Вы интересуетесь не самым главным. Далеко не самым.

— Вы имеете в виду поиск преступников или поиск доказательств?

— Ни то, ни другое. Вы — профессионал и занимаетесь своим делом. Но наша жизнь, она не является нормальной с точки зрения… непредубежденного человека. Вот девушка, — он кивнул в сторону окна, на фоне которого стояла Кристина, в старинном белом платье и в пиджаке следователя, — она создана для сцены, а почему-то решила стать архитектором. Вы, человек, родившийся быть веселым мудрецом, ковыряетесь в инфернальной грязи.

— Я таки вытянул из нее свои… то есть нужные доказательства.

— Которых судья, возможно, и не поймет, так как ему некогда будет доискиваться до того последнего процента. А без него — вы сами понимаете…

— И что же это за процент? Чего я не знаю?

— Пока вы здесь… гм, пировали, одна женщина наверху проснулась и едва не… не укоротила свой век.

Крис резко повернула к ним лицо, но осталась там же, в стороне.

А монах продолжал:

— Она покаялась. Наверное, приняв меня за посланца высших сил. Неисповедимы пути Господни. Она искренне покаялась и даже принесла обет, о котором я не могу вам рассказать. Но если вы мне поверите, то… это будет наилучший выход для всех.

— То есть?

— Пусть Бог рассудит. Не люди.

— Почему я должен вас слушать?

— Вы не должны. Но можете помочь. Многим. И многих сделать хоть чуточку счастливее. Отдайте право приговора Всевышнему.

— Батюшка, вы — заинтересованное лицо.

— Да. Я хочу разорвать этот бесконечный круг злобы. Еще Григорий Сковорода считал, что судьба всех зависит от меры безгреховности каждого. А если выйти из тьмы криминала на свет?

— Вы знаете — как?

— Знаю, — сказал хрупкий монах мягко, но невозмутимо и уверенно.

Кинчев вытянул сигарету и незажженную сунул в рот. Невыразительно промымрил, слегка сминая ее:

— А кто будет отвечать?

— Перед Господом — каждый.

— А перед начальством?

— Вы.

Кинчев пожевал кончик папиросы.

— А вы?

— Я хотел бы исчезнуть отсюда так же незаметно, как и пришел. Мой сан и моя должность не располагают к погружению в мирские дела.

— Значит, из лабиринта есть выход за пределами дома?

— Есть. Только очень узкий и неудобный.

Следователь резко выплюнул сигарету.

— Кто вас прислал сюда, святой отче? А?

— Ее мать, — монах показал глазами на Крис, — а моя мачеха, Анна Ивановна Буруковская.

Кристина села к столу. Улыбнулась светски-любезно:

— Я вас еще не познакомила как следует. Это — родной брат Валентина. Отец Алимпий. Бывший Олег Леонидович Буруковский. Или просто Алик.

— Не переходи границ, заблудшая овечка.

— Вау! — вдруг развеселилась девушка. — Как говорил мой одноклассник, еще неизвестно, кто у кого списывал!

Но монах Алимпий остался серьезным и доброжелательным:

— Мы же договорились: определись в конце концов, чего ты на самом деле хочешь, — и обратился в Кинчеву:

— Сначала она собирает компромат на отца, потом начинает играть в юного друга милиции, потом хочет отомстить убийце, наконец, решает его спасать… И втягивает в свои игры моего мягкотелого брата. Кстати, где он?

— Я его задержал.

— За что?

— Ревную.

— Несчастный Валентин! — рассмеялась захмелевшая Крис. — Я ему об этом расскажу, вот порадуется!

— А может, лучше сначала договориться относительно нашего дела, — серьезно проговорил отец Алимпий. — Утро уже недалеко.

Из комнаты Щукиной раздался приглушенный двумя стенками звонок будильника.

Все трое вздрогнули.