не будет доверять ни одна из сторон. Так и останемся болтаться посерёдке. А такие люди, которые остаются посерёдке, рано или поздно оказываются где-нибудь в лагере – и неважно, какая сторона победит.

– Значит, ты примкнул к американцам. Если американцы победят, мы сможем остаться.

– Нет. Американцам не победить. Они сражаются не за Родину. Они просто хотят быть хорошими. А чтобы быть хорошими, нужно всего лишь немножко повоевать, а потом убраться восвояси.

– Хао! Тогда зачем же им помогать?

– Победить они не победят, но могут доказать, что способны на дружбу. А я верю, что люди они порядочные, поэтому так и поступят.

– Но у тебя ведь есть друзья во Вьетмине!

– Теперь он называется «Вьетконг».

– Чунг. Чунг Тхан – это же твой друг.

Хао сказал:

– Неохота говорить про Вьетконг. Коммунисты живут только ради светлого будущего. Во имя его они разрушат всё, так что в будущем останется одна пустота. Я хочу поговорить об американцах.

– Говори. Кто мешает-то?

– Если я помогу этим американцам, нам не придётся становиться беженцами, они помогут нам выбраться. Может быть, куда-нибудь в Сингапур. Я считаю, что это вполне осуществимо. Сингапур – очень интернациональный город. Нам не придётся чувствовать себя изгоями.

– Ты когда-нибудь говорил с ними про Сингапур?

– Поговорю, когда придёт урочный час. Есть ведь и другие места. Манила, может быть, Джакарта, может быть, Куала-Лумпур. Лишь бы не пришлось отправиться в лагерь для беженцев.

– Буду молиться, чтобы американцы уничтожили Вьетминь.

– Я, Ким, не питаю надежд. Есть такая старинная пословица: наковальня молот переживёт.

– А мы кто такие? Мы ни молот, ни наковальня. Нас зажали между ними.

– И ещё одна: всякий кочет на своей навозной куче лучше всех дерётся.

– Ха! Вот тебе ещё одна старинная пословица: петух есть курица с яйцами, а мужчины – что стая клуш.

– Никогда такой не слышал.

Она довольно засмеялась и направилась на кухню.

– Понимаю, – окликнул её Хао, – нет для тебя большей радости, чем выставить мужа дураком.

Однако от её смеха на душе стало теплее – Ким так редко смеялась после гибели Тху. Она дорожила Тху как бесценным даром. Оба брата остались как память об её умершей сестре. Они были всем, что она имела. Теперь у неё остался только Минь.

* * *

На кухне Нгуен Ким зажгла примус под чайником. Остановилась перед полкой, вскрыла один за другим свои флакончики с благовониями и вдохнула из каждого по очереди. Она много времени уделяла дыхательной терапии. В эти дни её особенно интересовал розмарин. Ким хотела смешать его с экстрактом пачули – не в качестве лекарства, а всего лишь для духов, и никак не находила подходящего способа: в сочетании они, как казалось, давали какой-то третий аромат, не совсем приятный.

Лекарство от астмы привиделось ей во сне. Этого она мужу не сказала. А ещё приняла сироп, купленный у китайца-травника в уезде Тёлон. Он ни за что не хотел открывать, что́ туда входит, но она слыхала, что для приготовления снадобья используется мясо и кожа геккона. Хао не одобрял такого.

Ким считала мужа игроком и мечтателем. Он удивил их всех, когда продал две из трёх их галантерейных лавок, а третью сдал в аренду человеку, который вскоре растерял всех покупателей. Теперь среди голых полок временно проживали её родственницы. Вместо того, чтобы вложиться во что-нибудь ещё, Хао тратил деньги лишь на повседневные нужды, зато всё своё время, самую свою душу вкладывал в американцев. Неужели он думал, что это и так не ясно? Неужели думал, что ей надо рассказывать об этом специально?

Она была благодарна двум девушкам, которые жили с ними, Ланг и Ню – они очень выручали, эти сестрички из её родного городка, которых нельзя было назвать служанками. При определённых обстоятельствах она жалела, что они не ведут себя как служанки, но никак не могла им об этом сказать. Хотя это было бы бесполезно, если только они сами уже не поняли, если только их никчёмная мать, её тётя, сама им не рассказала…

Ким выкинула из головы такие неблагородные мысли.

Она верила: когда кровь испаряет недуг, вместе с ним уходят и некоторые духовные загрязнения, и выздоравливающий больной испытывает мимолётное состояние чистоты.

В таком состоянии, верила она, возможно ясное мышление. Даже, наверно, вдохновение.

Хао не обсуждал с ней финансовые вопросы, разве что говорил, что если не делать крупных покупок, то они могут жить, как жили раньше. Этого вполне хватало. Игрок, мечтатель – пожалуй; однако на мужа можно было положиться, и она его уважала. Его отец, сплавлявший местные товары по реке Сайгон для торговли с французами, выстроил прибыльное дело. Хао – обречённый на бездетный брак, отпрыск увядающей ветви – наблюдал его медленный упадок. Она не будет просить его остаться. Если он хочет бежать, что ж, они убегут. Да и к чему проливать слёзы о завтрашнем дне? Может, они будут мертвы задолго до того, как придётся оторваться от корней.

Ким вынесла чайник и две чашки, а Хао сидел, уложив руки на подлокотники кресла, и, прикрыв глаза, медитировал в дуновении электровентилятора.

Ким опустилась на стул и налила им обоим.

– Мне нужно услышать от тебя клятву, – сказала она.

– Говори.

– Хочу, чтобы ты пообещал: что бы ни случилось, ты позаботишься о Мине.

– Обещаю.

– Не торопись!

– Нет. Ты пойми, жена: когда я сказал, что Миню есть за что зацепиться, я имел виду, что он уже сам прокладывает себе жизненный путь. Между прочим, он ведь больше не водит реактивные самолеты. Он летает на американских транспортных вертолётах – только для перевозок и исключительно по приказу полковника. Он уже в безопасности. И мы с господином полковником позаботимся, чтобы он оставался в безопасности. Ещё раз слушай, жена: я обещаю.

– И ещё кое-что.

– Сколько там ещё?

– Только одно: если мы уедем, мы же когда-нибудь вернёмся?

– Если будет можно.

– Пообещай мне.

– Клянусь в этом для тебя. Если будет можно, мы обязательно вернёмся домой.

– Даже если в виде кучки пепла, – сказала она.

* * *

Хао удивило, что Ким так откровенно говорит о своих переживаниях. Она ещё никогда не высказывала ничего подобного, всегда осторожничала и скрывала свои чаяния от зоркого ока и чуткого уха сверхъестественных сил, от призрачного скопища своих бесчисленных богов.

Беседа его потрясла. Жена не просто подумывала о переезде, она о нём торговалась, шла с ним на компромисс, как с чем-то неизбежным. Они поднялись на второй этаж, и там, несмотря на жару, которая всегда держалась