Уэббом, потом – с долбаной половиной команды, и всегда со старшеклассниками, причём якобы даёт всем до единого.

– Ты такая охеренно красивая, знаешь? – сказал он. – Я тебе никогда такого не говорил, разве говорил когда-нибудь, а?

Хотя теперь Джеймсу казалось, что она уже немного не такая красивая, какой он её запомнил, несколько отяжелевшая, с более толстыми щеками. Повзрослевшая, но не в хорошую сторону; скорее таким образом, что напоминал о среднем возрасте.

Какой-то отдельный глоток рома застрял у него в горле и чуть не заставил подавиться, но потом без помех стёк вниз, только после этого горло онемело, и он почувствовал, что может глотать хоть гвозди, битое стекло или горящие угли.

Следующий час пролетел скомкано, Джеймс пронёсся по нему, как по коридору. Губы сделались ватными, и он промямлил, пуская слюни:

– Н-ни разу в ж-жизни так не н-напивался!

Кажется, вокруг него собирались люди, смеялись, но это было не точно. Комната накренилась куда-то вбок, и сама стена вдруг наподдала ему по заднице. Чьи-то пальцы, чьи-то руки хватали его, пытаясь распрямить, словно щупальца неведомого чудища…

Он вновь очутился в своём теле, вынырнув откуда-то из тьмы, и понял, что стоит на улице и держит в одной руке сигарету, а в другой – какой-то напиток.

Как неотвратимая катастрофа, над ним нависла Донна. Разъярённая, как огонь.

– Ты зачем такое сказал? Зачем вообще кому-то такое говорить?

Стиви была где-то на заднем плане, рыдала, склонив голову, девушки, сгрудившиеся вокруг, гладили её по голове и как могли сглаживали горе.

Во дворе его поддерживал за плечи Ролло. Донна вилась над ним, как пикирующий бомбардировщик, – так назойливо, что фиг ты от неё отмахнёшься.

– Донна, Донна, – хохотал, хрюкал, лаял Ролло, – он тебя не слышит, Донна! Хорош уже нотации читать!

– Стиви была почти беременна! Разве не понимаешь, она была бы вот-вот и совсем беременна? Как ты можешь так поступать?

– Почти беременна? – переспросил Ролло. – Почти?

Джеймс осел на колени и обхватил руками ноги Ролло.

– Она думала, что забеременела, ясно, Ролло? А? Нельзя же ему вот так запросто взять и кинуть её в последний вечер, когда он в городе, и тупо свалить в этот свой Вьет-на-а-ам! А, Ролло?

– Ясно!

– Вот и скажи ему!

– Ладно! Скажу! Джеймс, – окликнул его Ролло, – Джеймс! Ты должен поговорить со Стиви. Ты реально задел её чувства, Джеймс. Вставай, вставай.

Ноги сами собой принесли его к Стиви – та стояла у выложенной камнем ямки для барбекю, в которой горел костёр. Джеймс что-то пробормотал, и Стиви его поцеловала, обдав пьяным дыханием шарящей в теме малолетки.

– Ага, так ты ещё и с сигаретой, – сказала она, – а ведь ты даже не куришь!

– Курю. И всегда вообще-то курил. Ты просто не знала, вот что.

– Ты не куришь!

– Курю.

Случилось что-то ещё, Стиви исчезла и заменилась – а может, перевоплотилась – в свою подругу Донну.

– Ты её обидел, в последний раз говорю, Джеймс.

– Я курю, – попытался выговорить он. Однако не смог ни сомкнуть челюсти, ни поднять подбородок от груди.

Он вернулся в кухню, где стояла Энн Вандергресс – больше она не казалась ему красивой. Старой казалась она ему и потасканной. Волосы у неё курчавились. Лицо было плоским, красным, потным, а улыбка выглядела мертвенной. Когда он заявил, что она шлюха, Энн засмеялась вместе со всеми.

– Не сразу я это понял – но ты шлюха. Шлюха ты, вот ты кто! – произнёс он громко и отчётливо. – Просто хочу, чтобы ты осознала, как уже осознали все остальные, – продолжал он, – что ты конченая блядская шлюха!

Энн гомерически расхохоталась. Выглядела она при этом так, будто всю ночь тянула по рельсам поезд. Его разум закружило в какой-то коловерти, и Джеймс только повторял:

– Какая ж ты шлюха… какая ж ты шлюха… какая ж ты шлюха…

Его повалили на землю и окатили водой из шланга. Почва вокруг него превратилась в жидкую грязь, и он скрючился в ней, молотя руками и ногами и пытаясь встать прямо.

Это не так уж сильно отличалось от некоторых эпизодов курса подготовки. Ноги у Джеймса раскинулись в стороны, он плюхнулся лицом вниз, ел землю и думал: «Порядок, ребята: пошло-поехало».

1967

Первого января 1967 года, после полудня, Нгуен Хао выехал в аэропорт Таншоннят с Джимми Штормом – лицом, весьма приближённым к полковнику. Джимми Шторм почти всегда одевался в штатское – впрочем, когда Хао увидел парня впервые, тот сидел на корточках, не отрывая пяток, перед особняком отдела психологических операций ЦРУ, отдыхал от работы и курил сигарету, одетый в полевую форму армии США с нашивками сержанта.

Сегодня мистер Джимми, он же сержант Шторм, надел ту же самую униформу и всю дорогу до аэропорта сидел на заднем сиденье (раньше он туда никогда не садился), держа спину прямо, не снимая кепи и не проронив ни слова, – возможно, подумал Хао, немного нервничал из-за того, что надо будет приветствовать новоприбывшего гостя.

Однако причина его молчания могла крыться в чём угодно. Мистер Джимми Шторм был странным и сложным молодым человеком. К тому времени, когда они увидели, как Уильям Сэндс спускается по трапу с самолёта «Ди-си-3» компании «Эйр-Америка»[54], чуть пригибая голову от шума реактивных двигателей и порывов сырого ветра, мистер Джимми вернул себе всю обычную непринуждённость и говорил с Сэндсом бодро и даже слишком быстро, чтобы Хао за ним поспевал.

Два бокса они уложили в багажник чёрного «шевроле», а третий пришлось везти на заднем сидении вместе с прибывшим – он попросил принимающую сторону называть его Шкипом.

– Ладно-ладно-ладно, – согласился мистер Джимми, но потом возразил: – Но позвольте мне звать вас Шкипером. Шкип – это слишком коротко. Просто пролетает мимо ушей.

Теперь мистер Джимми сидел впереди вместе с Хао. Хао сказал:

– Мистер Шкип, рад с вами познакомиться. Ваш дядя знает моего племянника. Теперь и я знаком с племянником вашего дяди.

– У меня для вас кое-что есть, – гость протянул ему блок сигарет. Из коробки они выглядели почти как «Мальборо», но это была другая марка. «Винстон».

Хао сказал:

– Спасибо большое, мистер Шкип.

Пока они стояли в пробке, справа к ним подъехал велосипед. Мистер Джимми резко опустил окно, буркнул: «Ди ди мау!»[55], махнул рукой, и велосипедист откатился в сторону.

Мистер Шкип сказал по-вьетнамски:

– Можно, я буду говорить по-вьетнамски, господин Хао?

Хао ответил – тоже по-вьетнамски:

– Так лучше. По-английски я говорю как ребёнок.

– Сегодня у нас Новый год, – сказал мистер Шкип. –