Восторженные крики вокруг оглушительны. Король что-то говорит, но сквозь шум толпы я не могу разобрать ни слова. И не могу оторвать взгляда от мертвых преступников, от рукоятей клинков, торчащих у них между лопаток, от крови, которая растекается под ними глубокими красными лужами.

* * *

Поздно ночью я прихожу в комнату к Майне. Она еще не спит, сидит на своем матрасе, словно дожидаясь меня. Она раскрывает объятия, и мы вдвоем забираемся под одеяло, крепко обнявшись, но даже тепла тела любимой недостаточно, чтобы меня перестало трясти, чтобы прекратился болезненный озноб, который мучил меня с момента казни.

Она нарушает молчание.

– Я узнала кое-что об осужденных.

– Что? – бормочу я, пряча лицо у нее на груди.

Голос ее кажется напряженным от сдерживаемых чувств, я не могу понять – от каких именно.

– Я узнала, что все они были связаны с королевским двором. В заговоре были замешаны многие представители Лунной и Стальной каст. В том числе и охранники.

– Почему Король ничего об этом не сказал?

– Потому что это означало бы для него признание своей слабости. Он показал бы всем, что уязвим даже в собственном дворце. Что даже при дворе есть те, кто отвергает его власть.

– Да, есть, – шепчу я, переплетая наши пальцы и поднимая голову, чтобы поцеловать ее. – Например, мы.

Когда я выхожу из ее комнаты, вокруг совершенно темно. Я иду в банный двор, чтобы умыться – мне кажется, что воспоминания о крови и взлетающих клинках прилипли к моей коже, как грязь, которую хочется смыть. Но когда я вхожу в ворота купальни, понимаю, что здесь уже кто-то есть.

Лунный свет выхватывает из тьмы очертания девичьих плеч, длинные пряди прямых волос. Девушка сидит у стены, содрогаясь от рыданий.

– Блю?

Она вздрагивает при звуке моего голоса. А потом вскакивает на ноги, быстро вытирая лицо рукавом.

– Уйди, Девятая, – шипит она, но ее обычный презрительный тон неубедителен из-за слез в голосе. Глаза у нее заплаканные, покрасневшие.

– Не уйду, – отвечаю я.

Она замирает.

– Я знаю, что ты меня ненавидишь, – продолжаю я, делая шаг в ее сторону. – И, если ты не заметила, я тебе тоже не пытаюсь навязаться в подруги. Но сейчас тебе плохо, Блю, а с болью лучше не оставаться один на один.

– Я не одна, – выплевывает она.

Я поднимаю брови, оглядывая купальню.

– Извини. Я не знала, что ты умеешь общаться с призраками. – Наверное, это звучит жестоко, и я добавляю: – Может быть, Марико, твоя близкая подруга, могла бы…

– Не хочу, чтобы она видела меня такой, – быстро отвечает Блю.

– Но в том, чтобы быть расстроенной, нет ничего постыдного, – я осторожно протягиваю к ней руку, касаюсь плеча. Она не отстраняется, и я подхожу еще на шаг ближе. – Что случилось? Это из-за казни?

Она качает головой, не глядя на меня. А потом тихо – так тихо, что я едва могу ее расслышать – отзывается:

– Нет. Из-за нападения.

– Твой отец не пострадал?

С ее губ срывается резкий истерический смешок, нарушающий тишину. Он больше похож на собачий лай, и у меня от него по коже пробегают мурашки.

– О, мой отец в полном порядке, – горько отвечает она. – Правда, он не пытался проверить, в порядке ли я. Даже не спросил. До этого ему нет дела.

– Блю, я уверена, что ему есть до тебя дело! Он ведь твой отец…

– Он – мой отец, а я – просто пешка в его игре. Все, что для него важно – это придворная карьера. Сделать меня подарком Королю – всего лишь еще один ход, чтобы обеспечить себе повышение, – она умолкает и через несколько секунд продолжает прерывистым шепотом:

– Я – единственная из нас, чьи родители живут здесь, во дворце. И они до сих пор ни разу не попытались со мной встретиться.

– Я тебе очень сочувствую…

Блю стряхивает мою руку со своего плеча.

– Не нужна мне твоя жалость, Девятая! – Она отшатывается к стене, по ее щекам струятся слезы. – И только попробуй… только посмей кому-нибудь рассказать…

– Я не собираюсь никому рассказывать, – отвечаю я, намереваясь сдержать обещание. Но она пробегает мимо меня так стремительно, будто ждет, что я буду ее преследовать, и я остаюсь одна в зловещей тишине среди пустых ванн, только ветер шуршит в бамбуковой ограде.

Я вспоминаю слова Майны.

«Тьма скрывает свет, а свет скрывает тьму».

Похоже, я узнала, в чем источник тьмы в сердце Блю. Каким же может оказаться скрытый в ней свет?

Я думаю о том, что мне рассказывала о ее отце Ченна, и чувствую внутри давящую тяжесть при мысли, что, возможно, у Блю никогда по-настоящему не было отца.

Жизнь во дворце после казни постепенно возвращается в привычное русло. Хотя теперь нам запрещено покидать Бумажный Дом без эскорта – как минимум одной охранницы, а кроме того, повсюду слышны шепотки, тревожные слухи. Всех занимает один и тот же вопрос: кем были заговорщики, как они смогли проникнуть во дворец? Что было бы со всеми нами, если бы им удалось убить Короля? С наступлением зимы воздух становится ледяным, ветер обжигает щеки. Краски неба и земли выцветают, как тушь для каллиграфии, которую стирают с дощечки. Со времени казни атмосфера во дворце тяжелая, над ним словно нависла тень, предвещающая недоброе. Бело-серый пейзаж усиливает это ощущение – напоминание, что грядет еще немало смертей.

Но все же в моем маленьком безопасном мирке Бумажной Девушки смерть кажется чем-то далеким. С усилением мер безопасности в Женском Дворе нам всем настоятельно рекомендовали не покидать своих комнат после наступления темноты. И, что еще лучше, Король вот уже целый месяц не вызывает никого из нас к себе. Нам сказали, что он чрезвычайно занят поисками прочих заговорщиков и работой над каким-то новым грандиозным планом. Но я подозреваю, что эта работа заключается в ежевечернем распитии огромных кувшинов саке. Дни становятся короче, ночи – длиннее, и это дает нам с Майной дополнительное прикрытие, чтобы по ночам проводить друг с другом как можно больше времени и предаваться любви.

Мы встречаемся так часто, как только можем, и растворяемся во взаимной жажде тел, в слитных движениях губ, пальцев, в страстных касаниях. Сначала мои попытки подарить ей удовольствие робки и нерешительны, так же, как у меня было со своим собственным телом, но постепенно я учусь радовать ее. Я узнаю́, как именно нужно касаться языком ее сосков, чтобы она выгибалась от удовольствия; открываю, что она счастливо содрогается, когда я кончиком языка провожу вдоль ее позвоночника. Я знаю, как ласкать ее между ног, пока она не застонет, прижимаясь лицом к моему плечу, чтобы заглушить этот звук. И хотя я довольно быстро привыкла к ее наготе, я не перестаю восхищаться ее красотой, мой восторг не иссякает. Ощущение чуда не тускнеет.