Меня зовут Николай Илларионович Чарашвили, а то русские меня «Чертошвили» называли. Серьезно! Мой командир батальона говорил: «Ты, Чертошвили, везде лазишь!» Я говорю: «Война! Надо лазить!» Родился 16-го августа 1922 года в Тбилиси. Перед войной у нас очень хорошо, спокойно жилось. Люди друг друга уважали! Продуктов было вдоволь. Зарплата была низкая, но жили хорошо. Человек мог накормить семью, с детьми пойти в кино, в театр, в парк. Мы ни на что не обижались! Я учился в 1 — й железнодорожной школе Ленинского района. Это была грузинская школа. Русский язык нам преподавали, и я мог на ломаном русском изъясняться. А в городе в основном пользовались грузинским языком, и все делопроизводство шло на грузинском. Только после войны перешло на русский.

В январе 1942 года в нашем Ленинском районе собирали добровольцев. Я сбежал из десятого класса. Вот так 10 января впервые одел я шинель и был зачислен курсантом Тбилисского пехотного училища. Шестимесячные курсы окончил, мне присвоили звание «лейтенант». У нас в училище было так — кто окончил отлично, тот получал звание «лейтенант», а кто с трудом сдавал — им младшего лейтенанта давали.

Направили нас на фронт, под Сталинград, в 164-ю Отдельную танковую бригаду. В самое пекло! Дали мне стрелковый взвод мотострелкового батальона. Я пехотинец! Заядлый! 17 августа 42-го года принял боевое крещение.

Бои шли тяжелые. Кормили нас в эту жару гороховым пюре с двумя селедками! Вы представляете, какая жажда! Две недели нас так кормили! Потом, не знаю, прошел слух, что какого-то генерала Сталин расстрелял, и после этого стали кормить нормально.

Бригаду нашу разбили, и меня перевели в 225-й стрелковый полк 23-й стрелковой дивизии. Я-то молодой был, а солдаты были и 1905-го года рождения и 1908 года рождения. Старики. Я к этим старикам, несмотря на то что был офицер и их командир, всегда прислушивался. Вдруг он такое скажет, что для меня будет полезно? А знаешь, в бою, когда вместе живете, вместе смерть ожидаете, вместе кушаете, вместе окоп роете, командир и его подчиненные как родные становятся, понимаешь? Но если командир приказал, то солдат обязательно выполняет приказ. Сейчас вот говорят — солдат не подчиняется офицеру! Как это так?! У меня солдат сержанту подчинялся! Командир отделения приказал солдату, значит, он должен сделать это! Он поэтому командир отделения! В своем отделении — у него двенадцать человек — он хозяин! И он за этих двенадцать человек отвечает передо мной! У меня, как у командира взвода, четыре таких отделения…

Все 156 дней я участвовал в обороне Сталинграда! Как удалось выжить? Он виноват! Бог! Только Бог! Мне так кажется! Я 50 лет был членом партии и все равно в Бога верил. Партии не так верил, как Богу. Один пришел ко мне членские взносы заплатить, и, когда он раскрыл партбилет, чтобы я отметил, из него крест золотой выпал! И он ногой наступил. А я говорю: «Убери ногу, дурак! Возьми, обратно положи!» На фронте молились, иногда про себя, иногда открыто. Открыто — меньше! Потому что, имея партийный билет в кармане, Богу молиться не совсем правильно.

— Суеверия или предчувствия были?

— Всю войну рядом со мной шла женщина в белом. Открыты были только лицо и руки. Вот рядом со мной, вот как тебя вижу! Она идет и говорит: «Ложись, сейчас! Будет артиллерия бить!» Представляешь?! На грузинском языке, не на русском! Я все выполнял. Под Орлом, перед ранением, она говорит: «Знаешь что, Николай, я сейчас должна тебя убрать отсюда». Только она проговорила, как на противоположной стороне лощины разорвался снаряд и я потерял сознание. Осколок попал в лицо. Когда очнулся, я уже лежал в повозке. Госпиталь, в котором я лежал, располагался в Тимирязевской академии в Москве. После выздоровления направили, значит, в часть. В какую-то дивизию. Я не поехал в эту дивизию. По всему фронту искал, но нашел свою дивизию. И когда командир полка увидел меня и говорит: «Ты, Чертошвили, живой! Мы думали, что тебя убило». Я говорю: «Нет». Вот это единственное мое ранение.

— Вы командовали взводом, потом ротой. Многие говорят, что командиры взвода — роты не живут больше трех атак.

— Слушай, у меня 12–16 атак! Почему я живой тогда? Это же нигде не написано, что командир взвода живет только 2–3 атаки. Это глупо же!

— После ранения не хотелось где-нибудь пристроиться?

— Нет. Знаешь, когда привыкнешь к своим полковым друзьям, они как родные становятся. Все время хочется опять к однополчанам. Конечно, когда я вернулся, уже мало кого осталось…

— У вас во взводе, в роте был костяк бойцов, который держался дольше всех? Образно говоря, «неубиваемые».

— Были. В роте человек десять-двенадцать таких было. Вася Сердюков… еще ребята. Чем они отличались от остальных? Сказать, что они прятались и поэтому уцелели (смеется), — нет! Нет! Это исключено! Я не знаю… по-моему — судьба!

— Что скажете о ротных 50-миллиметровых минометах, ПТР?

— Очень хороший! Люкс! Их можно использовать в ближнем бою. Кроме того, если гранат нет, то мину можно было сильно ударить, например, о камень, и она вставала на боевой взвод. По эффективности она как Ф-1, лучше, чем РГД. Что касается ПТР, то он пробивал 20–25 мм брони. В принципе, очень хорошее оружие. Фаустпатронами мы не пользовались.

— На марше от чего солдаты старались избавиться?

— Противогаз. Большинство выкидывали противогаз, а в сумку сухари клали. Противотанковые гранаты хоть и тяжелые были, но не выкидывали. Лопатки тоже все с собой таскали, чтобы кустарник рубить, окапываться.

— Командиру роты лошадь полагалась?

— Нет. В пехоте где лошадь, слушай?! Я от Сталинграда до Берлина даже на велосипед не садился, все пехом.

— Командир роты на марше где располагается?

— В голове роты, а заместитель по политчасти — сзади.

— Как поднять роту в атаку под сильным огнем?

— Командир взвода во взводе, а командир роты в роте должен иметь свою боевую ячейку, более-менее грамотных сознательных солдат, на которых он опирается в бою. У меня в основном это были комсомольцы. А поднимать роту под огнем можно только личным примером. Насильно никогда не сможешь поднять своих людей. Ты должен выскочить вперед и крикнуть: «За мной! Вперед, за Родину, за Сталина!» Это намного действеннее, чем лежачего солдата под задницу стукнуть и сказать: «А ну давай, сволочь, вставай!»

— Что такое «хороший солдат»?

— «Хороший солдат»? Это человек, одетый в шинель, который все указания военного начальника выполняет стопроцентно, отлично. Вот это «хороший солдат» называется! Солдат должен уважать командира и подчиняться его приказам!

— Что такое «хороший командир»?

— «Хороший командир»? Хороший командир тот, кто залезет в душу солдата и все его невзгоды, все его мысли изучит хорошо и постарается ему помочь, укрепить веру, если у него горе, чтоб это горе как-нибудь ушло от него. Вот это «хороший командир» называется. Это тот, кто о своем солдате заботится так же, как он бы заботился, например, о своем сыне! Вот это командир называется! Я всегда знакомился со своими солдатами на отдыхе или во время передышки. На фронте кино нету, театра нету, танцев нету — в окопах сидишь. О чем-то надо с солдатами разговаривать? Вот ты их изучаешь: с какой области, кто у него дома, жена, дети, мать, отец и так далее. Переписку имеет или нет, может, у него какое горе… Командир должен знать солдат!