Выбрал я самого лучшего бойца — Кошкарева. Выскочили из траншеи и побежали к немцам. До пулемета было метров четыреста, не больше, и до немцев еще столько же. Подбежали. Стоит наш пулемет, к станку привязана на веревке палка, чтобы удобно было везти. Пулемет низкий, если поднимешься в полный рост, то дульной частью будешь по земле волочить, а это не положено. Лежит наш пулеметчик и держит в руке эту палочку. Я ее выдернул, схватился, Кошкарев — за второй конец, и мы побежали обратно. Был такой чемпион по бегу, Ардалион Игнатьев, так вот мы эти 400 метров бежали быстрее его. В траншею прыгали вниз головой. Ребята потом говорят: «Слушайте, почему вас не убило? Как это вам удалось до траншеи добежать?! Огонь был такой, что мы боялись головы из траншеи высунуть». Я прошел по траншее к командиру: «Товарищ капитан, ваше приказание выполнено, пулемет доставлен». — «Что с ним?» — «Кожух пробит». — «В мастерскую его на ремонт, иначе воду не зальешь». Вынимает трофейную немецкую коробку с леденцами: «Половина тебе, половина — Кошкареву». Вот так — никаких орденов и медалей, а ведь шли на верную смерть. Но леденцы были вовремя. Мы были отрезаны и четверо суток ничего не ели. Очень хотелось пить. Я как-то смотрю, а впереди, на нейтральной полосе, деревья кружком растут. Думаю, там должна быть вода, какой-то прудик. Пополз по-пластунски на «нейтралку», долез до этого водоема. Черпнул воды — она тухлая. Смотрю, в прудике этом лежит, разлагается немецкий битюк. Пришлось обратно ползти без воды. Копали землю, в надежде, что оттуда пойдет немножко воды, — ничего! Через четыре дня привезли полным-полно, но пересоленное. Набросились на еду, а соль не лезет. Повара специально пересолили, чтобы голодные не объелись и не случился заворот кишок.

За форсирование и бои на плацдарме я был представлен к ордену Славы 3-й степени.

К середине августа бои поутихли, и мы остановились на берегу реки Родонка. Немцы окопались на другой стороне. В один из дней я спал на дне траншеи. Меня будят: «Комбат вызывает». Вообще, все время хотелось спать, но я все боялся, как бы меня не взяли в плен во время сна. Это какой позор для всей моей родни! Скажут: «Струсил, сдался в плен!» Не дай бог, лучше пусть убьют, только не плен. Я побежал по траншее: «Гвардии ефрейтор… прибыл». — «Формирую отделение разведки при мне, будешь батальонным разведчиком». — «Есть, товарищ капитан». Несколько дней я был батальонным разведчиком. А тут полковой взвод разведки пошел на ту сторону речки Родонки за «языком» и не вернулся. Весь взвод пропал. Команда: «По четыре лучших разведчиков из батальонных разведок отправить на формирование взвода полковой разведки». Вот так я стал полковым разведчиком. Ходил несколько раз за «языком». Солдатская жизнь такая — что скажут, то и выполняй. В 17 часов 26 августа меня ранило. Я находился где-то под высоким берегом реки и, стоя на коленях, копал себе ячейку лежа. Сзади разорвалась мина, порвала мешок, гимнастерку, меня бросило взрывной волной и ранило осколками в ягодицу. Хорошо, что не по яйцам и кость не перебило. Я на одной ноге подскочил к командиру полка, доложил, что ранен, попросил разрешения идти в тыл. Он взбеленился: «Твою мать, твою мать… что ты наделал, Москалев?! Ты почему допустил, чтобы тебя ранило?! Я что, с одним Маймуловым остаюсь?!» Командование полка было перебито, офицеров не было, во взводе из двенадцати отобранных солдат оставались только я и Маймулов, в ротах по пять-десять человек. Но он отпустил меня — деваться некуда. Я еще километра два прыгал на одной ноге от дерева к дереву, переплывал речку, чтобы взять свой комсомольский билет и красноармейскую книжку в штабе полка. В санбате мне всадили очень болезненный укол от столбняка в живот.

Мне говорят:

— Автомат сдай.

— Не сдам, завтра пойду в родной полк.

Вот какое было чувство долга и любовь к родному полку. У меня вырвали автомат, отняли лопатку. А она у меня была настолько наточена, что можно было голову одним взмахом срубить запросто. Патроны тоже пришлось отдать. С вещмешком подошел к машине, чтобы поехать в медсанбат. Водитель говорит:

— У тебя какая нога не работает?

— Правая.

— Становись с правой стороны левой ногой на подножку, левой рукой держись за кабину, стекло опущено. Ты видишь, в три ряда лежат тяжелораненые.

Там действительно вся машина забита. Так меня привезли в госпиталь, там сделали операцию, вынули осколок. Когда меня резали, хирург говорит: «Ну, ты и жирный парень». А там жира-то ни хрена не было. Повезли в Брест. А какая была жизненная сила?! Сижу в «Студебеккере», облокотился за стенку кузова, рядом сидит с перевязанной грудью солдатик. Спрашиваю:

— Тебя куда ранило?

— Да вот, немец меня в упор пробил насквозь.

Он двести километров вместе со мной проехал до Бреста и не умер! Никогда мы не болели, ни гриппом, ни ОРЗ. Хотя зимой с 1944-го на 1945 год я крыши над головой не видел! Снег. Ячейка лежа на двоих. Собирали вереск. Одну шинель на вереск, спинами друг к другу, вторую шинель сверху, и дыши глубже. Вот так! И никто не болел никакими простудными заболеваниями, такая у нас у всех была сила духа!

— Какой возрастной состав был в роте?

— Этих тридцатипятилетних стариков перебило с ходу. Говорили: «Куда ему — 35 лет! Только в ездовые…». Остались 17–20-летние.

— Я слышал мнение Героя Советского Союза, командира роты, что вообще в пехоту в итоге попадали, как он выразился, отбросы общества. Те, кто не смог пристроиться, не имел образования, по остаточному принципу попадали в пехоту.

— Я не согласен. У меня было девять классов образования. Меня просто записали пехотинцем, и все. Только дай пожрать, тогда мы крепки и душой, и телом.

— Какой в основном был национальный состав?

— Украинцы, белорусы, татары, был очень хороший мальчишка-осетин. Какая разница?! Никаких признаков национализма не было. И не дай бог, кто-то тронет моего подчиненного! Мы все равны, независимо от возраста и национальности. Всех надо уважать. Ведь я с ним в бой иду, он меня может спасти от смерти, я его могу спасти. С таким мировоззрением мы вышли — помогай товарищу!

— Чем вы были вооружены?

— Пока был вторым номером ДП, у меня была винтовка. Когда убило моего первого номера, я уже перестал быть пулеметчиком, и мне достался автомат.

— Трофеи брали?

— В вещмешке патроны, котелок, фляжка… Какие трофеи могут быть у рядового бойца, тем более у пехотинца!

— Разрешалось посылать посылки?

— Я ни разу этим не воспользовался. И никто из моих подчиненных, когда я командовал взводом на армейских курсах, не помню, чтобы кто-то послал посылку.

— Алкоголь давали?

— Давали. По 100 граммов нам было положено. Но я ни разу не выпил свои 100 граммов. Кто за меня пил, не знаю. Я был к этому равнодушен. Помню, один солдатик выпил, пьяненький вылез на бруствер траншеи, уселся и получил пулю в грудь. Вот к чему приводила потеря бдительности. Люди постарше бегали к полякам за самогонкой.