В один день Ворон узнал о смерти брата – и о том, что он теперь наследник и будущий владетель Вывор. Но отец был в то время еще крепок и силен: мужественно пережив смерть Даги, он позволил Ворону продолжать учебу, если на то воля сына.

Позади у Ворона были четыре года Белой Школы, он с радостью воспользовался разрешением и остался на пятый, шестой, седьмой. В здании белого мрамора на ослепительно-белой вершине день и ночь горели огни и топились камины. Все знания, которыми учителя набивали его голову с детства, все представления Ворона о жизни и наблюдения за людьми перестали быть мутной кашей. В голове образовалась сеть, где каждая ячейка была связана с другими, и простые жесткие законы расставляли на свои места случайность и выгоду, запах и любовь, память и осень – на единственно возможные места, и от этого светлее становилось перед глазами и свободнее на душе.

Ему было двадцать два, когда из дома пришло сообщение о болезни отца. Когда Ворон приехал, отец уже не узнал его – старик бродил разумом по далеким краям, никому, кроме него, не видимым и не ведомым. Тем не менее он оставался владетелем Вывор; Ворон официально принял звание владетеля-наследника и уехал. У него в дорожной сумке лежало приглашение в Золотую Высокую Школу, которого удостаивается один из тысячи учеников Белой Высокой. Ворон оставил владение на дядю и двоюродного брата, и только время покажет, ошибся он или нет…

Он все еще сидел на поваленном дереве, когда прискакал из леса гонец с сообщением: одно гнездо уничтожили, ищут другие. Искать нелегко, потому что от дыма шершни попрятались глубоко в норы, и, если даже гнезда существуют, – до темноты их точно не найдут.

Почти сразу вслед за гонцом прискакал Шивар. Он сильно изменился за те три года, что Ворон с ним не виделся – двоюродный брат из юноши окончательно превратился в мужчину и заработал кривой шрам на скуле. Спрыгнул с коня, бросил поводья слуге, широким шагом подошел к Ворону и хлопнул его по плечу: хлопок задумывался как молодецкий, в полную силу, но на половине движения Шивар передумал и придержал руку. Ворон мысленно его поблагодарил: от приветствий Шивара у него в детстве не сходили синяки.

– Привет, брат, – сказал Ворон, всматриваясь в поросшее бородой, обветренное, невозмутимое лицо кузена. – Что там с шершнями?

– Старый лесник попался.

– Да как же так?!

– Да просто, это же шершни… Видел отца?

Ворон кивнул. У хозяйственного крыльца, кашляя от дыма, слуги третий час разгружали его багаж – два тюка с одеждой. Двадцать неподъемных тюков с книгами, свитками, картами, нотами, тщательно упакованными музыкальными светильниками и клетками с поющими мотыльками.

– Это все твое?! – Шивар остановился с занесенной ногой. – Ты что же… насовсем вернулся, брат?

– Насовсем.

– Учебу бросаешь?

– Выучился, чему сумел. Дальше по книгам – сам…

Шивар кивнул, легко стукнул по затылку мальчика-слугу, не сразу открывшего дверь, и жестом пропустил вперед Ворона. Запах дыма был везде – Ворон грустно подумал, что и кожа, и одежда, и все его вещи пропитаются дымным духом навеки.

– Так что там с лесником?

– Укусил его шершень. Раньше, чем мы подоспели. Ну и… вышло так: его, лесника, невестка огрела дубиной по голове. Клялась, чтобы только оглушить. А он старый, много ли надо, – помер, короче. Мы на месте – суд владетеля…

На этом месте рассказа Шивар искоса, вопросительно глянул на Ворона:

– Ты ведь на время передал право судить моему отцу, твоему дяде, а он передал мне…

– Да знаю я, рассказывай…

– Значит, суд на месте. Что имеем? Дым везде, шершни где-то прячутся, баба в истерике, муж ее не знает, за что хвататься, ну и старый лесник – мертвый. А дело вот в чем: старик невестку не любил сильно, впрочем, кто же невесток любит. И, когда шершень его куснул, когда он стал распаляться, как это обычно бывает, слюной брызгать и орать, что весь мир дерьмо – тут-то она его и угостила по башке. Боялась, значит, что он ее проклинать начнет. Знаешь ведь…

Ворон кивнул. Если кого укусит проклинающий шершень – проклятия этого человека сбываются буквально, очень быстро, и отменить их никак нельзя. В селах и местечках, где когда-либо заводились шершни, жители подчас гибли, провалившись в землю, поперхнувшись языком, лопнув, как пузырь, и много еще изобретательных смертей ждало тех, кто вовремя не уничтожил гнездо.

Все знали, что сам по себе укус не смертелен. Но человек после него впадал в помрачение и неистовство; страшную тоску его и ярость могли облегчить только проклятия. Говорят, одна мельничиха из Степей перенесла последствия укуса, не проклиная ближнего и дальнего, а только улыбаясь и молясь небесному колесу. Но то была легенда: жертв укуса, самое малое, свои же соседи оглушали и затыкали рот, а порой и убивали – вот как в случае со старым лесником…

– И как вы решили? – спросил Ворон с тяжелым сердцем.

– Да так и решили. Убийство без умысла, в момент настоящей опасности, посчитали за самооборону. Отработку ей назначили на наших полях, а ты как бы решил?

– Да лучше не решишь, – Ворон вздохнул, почти не чувствуя дыма, будто у него гора с плеч свалилась.

– Идем в баню, – сказал Шивар.

– Что?

– Да мы тут с отцом баню отстроили… Ты такого не видывал в своих мраморных городах. Пошли.

* * *

Рукотворный грот с подводными огнями и с водопадом был тоже полон дыма. Дым стелился над водой, но это было, пожалуй, даже красиво.

Шивар, потягиваясь, подошел к краю каменной чаши, потянулся, играя мышцами, и Ворон увидел, что на левом боку у него появился еще один шрам, глубокий, неровный. Шивар прыгнул, поднимая брызги, ушел в воду с головой и тут же вынырнул – огромный, плечистый, с растрепанной черной бородой:

– Ух… После хорошей работы – то, что надо, брат. Или после долгой дороги… Или после битвы!

– С кем биться, – Ворон подошел ближе, осторожно ступая босыми ногами по шлифованному камню. – Войны не было в последние десять лет…

«А ты весь в новых шрамах», – добавил он про себя, молча.

– Войны нет, мира тоже нет, – Шивар вытянулся на спине. – Ты, пока науки свои учил, в нашу сторону поглядывал немного? Донесения читал?

– Читал.

– Ну так вот, наследник. Наследство мы твое потуже наполнили, починили, достроили, загляденье. Пять вольных селений попросились нижайше под нашу руку, а мы их приняли. А на землях тех вольных селений как раз шахты пробиты, старая, две новые. Работали они так-сяк, старая вовсе пустовала. Теперь – там днем и ночью идет работа, а рядом кузница и плавильня…

– Надо бы съездить, – сказал Ворон. – Посмотреть…

Он сел на край бассейна и спустил вниз ноги. Вода была теплая, но расслабиться никак не удавалось – запах дыма досаждал.