Куда-то в полутьму, за свою кухню, уселся барабанщик. Разом выползли гитарист и басист. Вышел Эдик с моей акустикой, воткнул её и встал сбоку. Под конец к крайнему микрофону пристроился трубач. Которого при первой встрече Паша представил мне как «мощного дядьку». «Мощный дядька» производил впечатление мощно пьющего человека.

Зритель примолк.

– Паша, давай! – выкрикнул кто-то из толпы.

И полилась музыка.

Паша мог быть трижды мудаком. Мог, как Точилин в перспективе, гадить у меня под дверью. Но пока длилась музыка, я готов был ему это прощать.

Я потом ещё много раз вспоминал тот концерт. Я не знаю, совпало ли то, что играли они, с моим настроением или они создали это моё настроение сами, но на второй песне я почувствовал поднимающийся от спины холод мурашек. Волосы на руках встали дыбом, я это ощущал. Я уже не мог сидеть, встал, пытаясь увидеть что-то важное на сцене. И встали все – и Дима, и Татьяна, и Супрун… И «это Вера» тоже встала, и мы все вместе взялись за руки.

Мир на несколько мгновений стал огромным и непостижимым. Хотелось вдохнуть как можно глубже… Не воздуха, а всей жизни вдохнуть и этой жизнью дышать, слушая биения чужих, но близких сердец. Хотелось беспричинно плакать и в то же время смеяться. Потому что весна. Потому что… любовь! Я наконец почувствовал и смог определить для себя это слово!

Потом, конечно, градус упал. Но дело было не в музыке, а в том, что ощущения такого накала не длятся долго. Градус упал, но мы сделались уже другими!

– Охренеть! – выкрикнул в паузу Дима, и он был прав. Охренеть!

«Люляки» играли полчаса, не более того, но жизнь, которую они вдохнули, билась во мне даже тогда, когда они покинули сцену.

Менее впечатлительные, чем я, зрители вернулись к пивному соску. Супрун, поводя сигаретой, объяснял что-то Черноброву, выглядевшему синим чулком. Хорошенькая «это Вера» робко спросила у меня сигарету и совсем неумело закурила. Я думал – она подруга Черноброва. Нет, он держался в стороне.

Мне было нужно что-то ещё. Ещё музыки, ещё… не знаю… коньяка?

– Крепкие, – кашляла «это Вера», смахивая слезу.

– Вы же не курите? – предположил я.

– Я и не пью, – подтвердила она и скосила глаза на пустую стопку. Выпила?

– Ве-ерка-то… – рассмеялась Татьяна, подтверждая моё предположение.

Тут к столу подошёл Паша.

– Павлик! Умница! – бросилась обнимать его Татьяна.

– Старик, очень… – оценил музыку Супрун.

– Спасибо. Дайте выпить…

Через некоторое время половина «Люляков» переместились за наш стол. Паша пообщался с барменом, и нам принесли ещё одну скамейку. Мои догадки относительно «мощного мужика» оправдывались.

Когда заиграла следующая группа, разговаривать стало невозможно.

– Может, к нам? – проорал мне на ухо Паша.

Я согласно кивнул. Даже если бы я этого не хотел, я не мог ему отказать. Странною гурьбой, как голуби с проводов, мы снялись с места и, протискиваясь сквозь толпу, двинулись к выходу.

– Всё? – миролюбиво спросил у Паши охранник на выходе.

– Да класть мы хотели на остальное, – в никуда высказался Дима. Охранник засмеялся.

Парами, составляющими толпу, мы шли по весеннему городу. Красивую и алкогольно-дерзкую Татьяну пошатывало. Супрун придерживал её под руку и всё доказывал Черноброву что-то своё. За ними шёл Дима, нашедший общий нетрезвый язык с «мощным мужиком» по имени Вадим. Паша с Эдиком – победители – с банками пива музыкально жестикулировали, перебирая пальцами по невидимому грифу.

Мы с Верой замыкали шествие. Остальные «Кибяки» разошлись по своим делам.

– Я такая пьяная, – вдруг произнесла она мне доверительно. По ней я бы этого не сказал. Чуть раскрасневшаяся – да! Из-под чёрной чёлки чуть более обычного блестят глаза, подведённые чёрным же.

– Да ничего, – ответил я и спросил: – А ты их откуда знаешь?

– Я – Танина сестра, – отвечает.

Ого!

– Она за тебя отвечает? – улыбнулся я, видя, что Татьяна не отвечает сейчас и за самое себя.

– Нет, – мило рассмеялась она, – она двоюродная…

– Это меняет дело.

Помолчали.

– Вам понравилось? – попыталась она снова завести разговор.

– Да, – говорю. – И давай на ты.

– Давай… те, – улыбнулась. – Давай…

– А ты где учишься? – она же ждала вопросов.

– Я – в Мухе!

– Муха – это кто? – не понял я.

– Мухинское училище… – она подняла на меня глаза и невидимые из-за чёлки брови.

– Я не из Питера, – признался я и заметил, как нелегко теперь даётся мне это признание.

– А откуда? – удивилась она.

– Из Краснодара, – отвечаю. Вряд ли М-ск ей вообще хоть что-то скажет.

– А, так вы… ты тот Сергей, о котором Таня говорила?

– И что же она говорила? – поинтересовался я.

– Она сказала, что ты интересный и задумчивый.

– Задумчивый? – повторил я.

– И интересный, – засмеялась она, как бы говоря от себя.

– Так что же Муха? – перевёл я разговор.

– А, художественное училище, – отмахнулась она.

– Это плохо? – говорю.

– Да нет. Хорошо… А куда мы идём? – вдруг спросила она, и я понял, что она – да, несколько более пьяная, чем я ожидал.

– К нам… С Пашей, – добавил я почему-то.

– Ну пойдём, – беззаботно согласилась она и сунула в рот жевательную резинку.

Пока Паша запускал гостей, я вызвался купить алкоголь. «Люляки» кое-что заработали за выступление и небольшой банкет вполне заслужили.

– Можно с тобой? – попросилась Вера.

– Отчего нет, – отозвался я. После нашего с ней общения симпатичная Вера стала мне ещё симпатичнее.

– Только вино! – настаивал ни копейки не выделивший, но очень активный Супрун. Может, он боялся за свою подругу? Так это было бесполезно – подруга, и так улетевшая слишком далеко, и с бутылки пива проследует ещё дальше.

Мы с Верой купили огромное количество вина в картонных коробках, еле донесли пакеты до квартиры.

В комнате уже гораздо более чем громко играла магнитофонная музыка. Заботами Супруна струны и душу рвал всенепременный БГ.

С наличием Веры, я заметил, в этой пьянке для меня появился какой-то смысл. Симпатичная, пусть и бесперспективная особа всегда желанна в любой компании. Симпатичной Вера была. А о перспективах я не думал.

– Я чего, вино, что ли, буду? – спрашивал сам себя Дима. – У нас ещё коньяка осталось… Кто будет со мной?