– Разве? Когда это было?

– Когда мы приезжали в начале каникул. Она сказала, что хотела бы уехать на несколько недель, но не знает, куда. Я бы предложила к нам, но Реймонд ее не любит.

– А ты сама-то что собираешься делать? Присоединишься к нашему клану?

– Очень мило с твоей стороны, но я, пожалуй, займу мамин дом в Лондоне – нельзя же оставлять его без присмотра со всеми вещами!

– Брайант все еще там?

– Да, но с этим надо что-то решать. Вряд ли мама может позволить себе платить жалованье слугам, если они ей больше никогда не понадобятся. Знаю-знаю, это ужасно, – добавила она, заметив выражение лица сестры, – но нам надо подумать, как все устроить, особенно с Брайант – ведь она служила маме верой и правдой, а теперь слишком стара, чтобы искать другое место.

– Да, пожалуй. Но почему вдруг именно Лондон?

Джессика ответила уклончиво: мол, подумывает найти какую-нибудь полезную работу, «хоть бы даже и в столовой», однако после этого между ними возникло напряжение. Джессика знала, а Вилли подозревала, что работа на благо родины была не единственной причиной.

– А что слышно об Эдварде? – спросила Джессика, меняя тему.

– Он приезжает завтра. Собирался сегодня, но не отпустили.

– Что ж, мы должны быть благодарны и за малые радости.

– Да уж… Иначе вообще нечему будет радоваться.

Это прозвучало с такой неподдельной горечью, что Джессика решила не углубляться в тему.

Уже в машине Вилли снова ступила на скользкий лед.

– Мне кажется, обустраиваться в Лондоне именно сейчас не совсем разумно. Разве Реймонд не хочет, чтобы ты была поближе к нему, в относительной безопасности? В Оксфорде, например?

– Ой, ну что ты! Он только рад свободе. Вдобавок ему полезно общаться со свежими людьми, которые ничего не понимают в разведении цыплят или собак – словом, всего, что у нас не вышло. И вообще, честно говоря, чем дальше от Френшэма, тем ему лучше: дом просто в ужасном состоянии – тетя Лина им совершенно не занималась, и Реймонд готов был вкладывать в ремонт каждый пенни. А когда я обустроюсь в Лондоне, ему будет проще заглядывать в свободное время…

Повисла очередная пауза: обе думали об одном и том же, далеком от предмета обсуждения.

– А как Сибил себя чувствует? – спросила Джессика, демонстрируя искреннюю озабоченность.

– Вернется домой через неделю.

– Ей все-таки пришлось?..

– Да, прооперировали. Теперь ей предстоит долго восстанавливаться, бедняжке. Врачи сказали – это единственный выход. Мы-то все думали – у нее рак, включая ее саму. Она держалась очень храбро, только переживала, чтобы Хью, не дай бог, не узнал.

– А он так и не знает?

Вилли покачала головой.

– Ему, похоже, и в голову не приходило. У него и так забот хватает: Эдвард на аэродроме, сам живет в клубе, целыми днями работает, а по ночам дежурит на лесопилке – вряд ли у него хватит сил еще и на переживания. Мне кажется, он просто рад, что нашли проблему и приняли меры.

Всю оставшуюся дорогу они делились мнением о своих дочерях, сравнивая их недостатки.

Забавно, до чего Вилли похожа на их мать, думала Джессика: та тоже вечно вела себя так, словно неурядицы других ниспосланы ей лично в виде сурового испытания.

Если Джессике что-то нужно, она всегда сделает вид, будто заботится исключительно об удобстве других, отмечала Вилли, усмехаясь про себя – совсем как мамочка в их детстве: когда наступали летние каникулы, она объявляла, что папе будет полезно отдохнуть от сочинительства и развеяться, хотя на самом деле тот мечтал остаться в Лондоне и спокойно продолжать работу. Как правило, эти взаимные проникновения в истинный характер друг друга в целом не снижали сестринской привязанности, однако сегодня обе старательно умалчивали о том, что занимало их мысли больше всего, и потому в разговорах ощущалось некоторое напряжение, хотя внешне обе сочувствовали друг другу: «Зато у нее хорошая, полезная работа на Би-би-си» (об Анджеле) и «Я уверена, она очень талантливая девочка – наверняка унаследовала что-то от тебя» (о Луизе).

Джессика выглядела, как всегда, изможденной, однако в последнее время более элегантной: бледно-бирюзовый шифоновый шарф обвивал ее длинную шею, создавая смелый контраст с зеленовато-желтым платьем. Даже ее руки, когда-то огрубевшие от домашней работы, снова стали гладкими и белыми. Крупное серебряное кольцо с бирюзой и вены на тыльной стороне по цвету сочетались с шарфом. Конечно, думала Вилли, теперь, когда у нее стало больше денег, она может себе позволить. От этой мысли на душе стало как-то теплее, проснулась былая нежность к сестре.

– Тебе очень идет шарф, – заметила она.

– Я прячу свою кошмарную шею, которая уже «поплыла», как сказала бы мамочка.

– Милая, ты всегда будешь привлекательной.

– Ну, одеваться, как ты, все равно не смогу.

Позже Вилли вспомнила, что оставила машину в Баттле, на станции.

– Боюсь, придется ехать за ней.

Так они и сделали, а потом две с половиной мили ехали до дома в тандеме.

Оставшись наедине со своими мыслями, Вилли думала о том, что Джессика теперь сможет видеться с Лоуренсом в любое время: они с женой жили неподалеку от маминого дома, в Майда Вейл. Именно поэтому она и хочет перебраться в Лондон, тогда как я напрочь застряла в деревне! Вот бы уговорить Эдварда открыть их дом на Лэнсдаун-роуд! Она не видела Лоуренса с того концерта в Национальной галерее. Они провели вместе чудесный день. Гуляли по набережной, и он изливал ей душу: рассказывал, как тяжело живется с безумно ревнивой женой, которая целыми днями хандрит, запершись в спальне с французскими романами и мигренью, а едва он появляется на пороге, закатывает ужасные скандалы. По работе ему приходилось часто разъезжать по всей стране, и она вечно воображает его в объятьях каждой скрипачки и певицы, которой он аккомпанирует, тогда как на самом деле он мечтает о тихой домашней жизни с женщиной, понимающей, что музыка прежде всего. Вспоминая о его горящих черных глазах, она вздрагивала от доселе не испытанного волнения. Они выпили чаю в отеле «Черинг-Кросс»; он держал ее за руку и снова и снова повторял, как он счастлив был ее встретить. Когда она заторопилась на поезд, он предложил составить ей компанию. Очарованная этим жестом, она объяснила, что с ней будут золовка и племянница… «Мы поедем первым классом, как подобает первоклассным людям», – заявил он величественно. В конце концов она заставила его сократить путешествие до Танбридж Уэллс, и все же этот час был одним из самых восхитительных в ее жизни. Она рассказала ему о том, как в молодости танцевала в русском балете, и сам Чекетти восторженно отзывался о ее необычайном таланте – Лоуренс сперва даже не поверил, что она начала лишь в шестнадцать, – и как брак положил всему этому конец. У него было врожденное чувство эмпатии, которое ей в мужчинах прежде не встречалось. Она не осознавала, что ее жизнь за последние двадцать лет исключала получение какого-либо опыта в этой сфере (не считая тех, с кем она так или иначе состояла в родстве). Он прекрасно умел слушать, задавал нужные вопросы, словно бы заранее знал, что она хочет сказать. Выходя, он поцеловал ей руку, и она посмотрела на свою кисть, совсем как молодая девушка, на мгновение даже почувствовала себя Карсавиной в «Spectre de la Rose»[13]. С тех пор он прислал два письма – точнее, открытки в конвертах: одну из Манчестера, другую из Майда Вейл. «Я часто думаю о нашем чудесном разговоре в поезде – и не только», – написал он в первой. Во второй намекал на «оазис в пустыне наших жизней». На каждую из них она ответила четырех- и пятистраничными посланиями, в которых изливала отчаяние по поводу бессмысленности своего существования. Когда она впервые использовала это слово, он погладил ее по щеке одним пальцем и сказал: «У вас русская душа, вы постоянно стремитесь «в Москву». Это ваша мечта, ваше убежище». После они еще не раз шутили, упоминая Наполеона. Наконец-то кто-то проникся трагедией ее жизни, думала она. Письма были призваны расширить эту игру. Ей хотелось показать свою утонченность в выгодном свете, но с чувством такта. Разумеется, она их не отослала – это было бы небезопасно. В свою очередь, она восхищалась его стойкостью, бесконечным терпением под гнетом ревности. Она догадалась, что он не смог реализоваться в профессии так, как хотел. Периодически он намекал на это, роняя фразы вроде «когда я выиграл стипендию в колледж» или «и после концерта профессор Тови лично подошел и представился», «когда я получил золотую медаль за…». Поразительно, как много они успели обсудить за полдня! До этого они практически не общались наедине. А вот Джессика виделась с ним нередко – с тех пор как он дирижировал любительским оркестром и хором в Гилдфорде (она, разумеется, тут же вступила в хор).