Мы услыхали вдруг бурный мотив барабана и трубы. Мы уже вошли в город и посмотрели на солнце. Нижним краем оно зацепилось за тупую верхушку горы и медленно таяло. Барабан отбивал глухой дробью какой-то мотив, а труба печально варьировала те же звуки. И бурный, и тоскливый, призывной и прощальный, он до сих пор вспоминается мне при закате солнца. Музыка провожала солнце до конца. Когда провалилась последняя блестящая полоска его, стало сразу торжественно тихо.

* * *

Это было в середине девятнадцатого века.

В Ширазе объявился пророк. Юноша с горящими как угли глазами, с вдохновенным лицом, произносил перед толпами мусульман страстные речи. На религиозных собраниях, на площадях и базарах он бичевал духовенство, его консерватизм и пороки, осуждал фанатизм официального шиизма и призывал народ к борьбе с ним. Талантливый проповедник, которого ширазцы знали как Муххамеда-Али, объявил себя «бабом»[56]. Он говорил:

– Правоверные забыли Бога, исказили веру, и на земле вместо божественной истины воцарилась несправедливость и ложь. Бог напоминает своему народу забытую правду через «Махдия» – мессию. Бог послал Махдия к людям, чтобы передать им новое божественное откровение. Он – «баб» – Врата Божественного откровения. Нужно восстановить справедливость. Все люди братья. Не должно быть ни бедных, ни богатых. Среди всех слоев персидского народа должно царить истинное братство. Чужеземцы, гяуры – тоже братья. Все народы – братья. Все должны пользоваться равными правами. И мужчины и женщины. Зачем женщина под чадрой скрывает лицо? Разве мать будущих граждан не равноправный член семьи? Разве женщина не способна помогать обществу и государству? Всякая вера свободна. Преступление совершает ислам перед Богом и совестью, преследуя чужую веру. Наука свободна. Широко должны быть открыты двери школ для народа. Прогресс благодетелен для людей. Нужно преобразовать всю жизнь и обновить церковь.

В народные массы были брошены искры протеста, борьбы и новой правды. Искры зажгли мусульман. Слова энтузиаста были подхвачены народом, и новые идеи, передаваясь из уст в уста, со скоростью ветра пронеслись над всей Персией. У «баба» появились ученики в Тегеране, Казвине, Тавризе, Исфагани, а последователи – во всех концах персидского государства.

Духовенство требовало у правительства борьбы со смутьянами и еретиками. Правительство испугалось. В новом религиозном движении социальный и политический элементы занимали большое место.

* * *

Жестокий правитель был Насср-эддин-шах. Он из тех царей, которые с первых дней своего царствования проявляют кровавую твердость власти, вызывают ненависть народа при жизни, а после смерти оставляют печальную память. Шах вступил на престол в лихорадочный 1848 год. Брызги волн европейских революций долетали до Персии. Освободительные идеи сорок восьмого года укрепляли бабизм как движение огромного социального значения. Насср-эддин-шах решил раздавить внутренних врагов. Началось массовое истребление бабидов. Трон был забрызган кровью.

Схватили красавицу Коррет-аль-айн – «отраду очей» и привезли в Тегеран. Пламенную проповедницу вырвали из среды ее поклонниц. Уже больше не будут вдохновенно сверкать ее длинные черные очи, уже больше не будет звенеть серебряный колокольчик за решетками эрдерума…

– Коррет-аль-айн – опасная преступница! Она ходит без чадры. Она развращает жен и сестер наших. Она губит семью.

– Сжечь живьем, – сказали духовные особы.

– Быть по сему, – сказал шах-ин-шах[57].

Сгоняли народ на примерную казнь. «Отрада очей» была сожжена.

Муххамеда-Али боялись. Баб ходил всегда окруженный друзьями.

– Схватить, – приказал Насср-эддин.

Баб был арестован в Тавризе, приговорен к смерти и расстрелян.

Трон окрасился кровью.

Насср-эддин продолжал преследования. Новая вера была запрещена. Аресты и убийства были системой государственной борьбы с врагами церкви. Бабиды искали спасения в бегстве за границу – в Россию и в Турцию. Их ловили, сажали в тюрьмы, избивали и мучили. Бессудные казни продолжались. Шах царствовал почти пятьдесят лет и всю жизнь жестоко боролся со своими врагами.

Трон Насср-эддина утопал в крови.

* * *

Бабизм не свергал ислам. Бабиды не хотели уничтожить существа религии. Ствол мусульманской веры оставался непоколебим. Бабизм стремился лишь облагородить веру отцов. Несмотря на жестокие притеснения, идеи бабидов живы в Персии до сих пор. Современный шиизм, конечно, враждебен бабизму, но гонения на бабидов прекратились: в Персии объявлена веротерпимость. Жестокая политика религиозного угнетения шаха Насср-эддина дала обратные результаты. Бабизм окружен ореолом мученичества. Веротерпимость обнаружила, что больше трети населения персидского государства – бабиды.

Религиозные эмигранты в Турции раскололись на несколько сект. Появился новый пророк, который стал утверждать, что истинный Мессия – он, что Мухха-мед-Али не «баб», а лишь предтеча. Бехаизм – лишь видоизменение веры, зажженной ширазским творцом ее. Мечты бехаизма – совершенное счастье всех народов, говорящих на одном языке, основанное на заповеди:

– Да будет едино стадо и един пастырь.

Идеи бабизма, выйдя за пределы родины, уже перешагнули границы Востока. Евангелическое учение нашло приверженцев в западных странах Европы, и в особенности в Америке.

* * *

Магомет запретил правоверным олицетворять Божество в каких бы то ни было образах. Древняя мудрость мусульманской религии отрицательно относится даже к воспроизведению человека и животных. Поэтому архитектурная форма искусства на мусульманском Востоке нашла своеобразные формы. Архитектура развивалась вне всякой зависимости от скульптуры и живописи. Эти два вида искусства не могли развиваться. Две области художественного творчества выпали из спектра культурных сокровищ. За счет скульптуры и живописи совершенствовалась архитектура. В храмах арабов и турок вместо запрещенных фигур людей и животных художники писали узоры и орнаменты. Они изощрялись в придумывании новых комбинаций орнамента, и в этих формах творчества достигали совершенства. Вспомните сложную роспись узоров мавританских дворцов, мусульманских мечетей, хитросплетения орнамента стен, потолков и решеток.

Совсем не то в Персии.

Сначала вольнодумный сектантский шиизм пробил брешь во взглядах церкви на живопись и скульптуру. Шиизм, как господствующая религия, имел в себе силы сорвать окончательно связывающие искусство путы. В Персии скульптура и живопись получили право гражданства. Мусульманские храмы имеют совершенный образец. Храм Св. Софии в Константинополе. Это всегда – купол на квадратном или многоугольном основании. Так везде. Так и в Персии. Конструктивная основа архитектуры мечетей проникла в Персию вместе с исламом. Как старая совершенная форма искусства, архитектура определилась. Новые формы скульптуры и живописи еще не успели развиться; они не соответствовали совершенным образцам архитектуры. Естественно, персидские художники обратились к национальной живописи домусульманских времен.