Он изнемог, ибо получил тысяча пятьсот девяносто одну рану и взывает о помощи.

Силы небесные готовы спуститься к нему. Ангелы предлагают Имаму свою помощь, но должно свершиться предопределение Божие, и Гуссейн отдает себя на волю Аллаха. Военноначальник Шимр убивает Гуссейна. Он отрубил Имаму голову, а воины Шимра вздевают ее на копье и уносят с поля сражения в Куфу.

Пролилась святая кровь…

С неба спустились два голубя охранять кровь от насекомых.

Уже готова вражеская конница растоптать тело Гуссейна, но мольбы прекрасной рабыни Физзе достигают Аллаха.

– Он не допустит, всесильный, осквернения крови пророка.

Огромный лев появился из леса и разогнал войско Шимра. Победители возвращаются в Куфу. Они привели с собой пленных. В числе их младший сын Гуссейна, Зейнул Абедин, со своей матерью. Их подвергают оскорблениям и убивают.

* * *

Недалеко от Куфы есть долина. Ее называют Кербалайской степью. Предание говорит, что рассказанные события произошли здесь. Керб и Белла – это земля плача и горя.

Много преданий, легенд и сказок о смерти шаха Имама-Гуссейна. В них много вымысла, восточной фантазии и противоречий. Предания и легенды одеты в роскошные одежды. Их содержание искренне воспринимается правоверными шиитами, а в траурные дни Мохаррема отвлеченная вера в Бога и пророка принимает реальную, всем понятную форму. Близкие пророка погибли за святое и правое дело. Погибли, страдая. Эти страдания переживает и верующий шиит. Десять дней Мохаррема – по числу страданий Имама Гуссейна. Страдания сближают шиита с пророком и Богом. Они очищают его душу от «всякия житейския скверны».

* * *

Бурно живет в эти дни Тегеран. Любит Восток форму и краску, а когда нужно воплотить идею с глубоким содержанием вовне, то она, поистине, принимает красочную форму. Пророк благословил траурные дни Мохаррема, а потому нежарко светит солнце, кругом ясная прохлада октябрьских дней золотой осени…

Улицы Тегерана в первый день «ашура» с раннего утра наполняются сдержанно-возбужденными участниками процессий и зрителями – толпами горожан и крестьян, съезжающихся с разных концов страны и окрестностей. Обычная жизнь замирает. Закрываются магазины, лабиринты базаров пусты… Все спешат к местам, где будут проходить процессии… Море человеческих голов… Узкие переулки, прилегающие к площади, где мы, – сплошь запружены толпой. На крышах домов, куда может хватить глаз, на балконах, столбах, карнизах – тысячи любопытных.

* * *

Из переулка на площади показывается голова торжественной процессии. Сотни мальчиков – от самых маленьких до юношей, – разнообразно одетых, проходят с жалобным пением. Они собирают с земли пыль и в знак траура посыпают свои бритые головы…

Толпа взрослых, ритмически ударяющих себя в грудь. На белой лошади их сопровождает девочка лет пяти – одна из дочерей Имама Гуссейна, разукрашенная, как амур. Затем опять толпа с пением тех же однообразных, печальных песен. В разных местах площади, по пути следования процессии, продавцы воды раздают ее в эти дни жаждущим бесплатно. Около них давка и суматоха.

Вот показалась группа дервишей, одетых однообразно в аба синего цвета. Все они опоясаны полосатыми шарфами со звездами. Очень эффектная группа. У каждого в руках кяш-гуль, тазик, а в тазике яблоко и вода… С глухим шумом и звоном проходит медленно мимо нас новая группа в несколько десятков человек. Некоторые из них с цепями в руках. С размаху, как будто по команде, они ударяют себя размеренными, однообразно повторяющимися движениями рук, сжатыми в кулак, в грудь и по голове. Другие так же ритмически бичуют себя цепями.

У них изможденные бледные лица, и ударам по груди, как глухое эхо, отвечают их ухающие вздохи… Глаз не успевает следить за их быстрыми движениями и уловить ритм. Их быстро сменяют новые толпы, новые отряды фанатиков, новые группы. На поводу ведут лошадь. На ней всадник без головы. Далее другая, израненная лошадь, вся увешенная стрелами. Эмблема конца страданий потомков халифа и их лошадей. Опять отряд: человек сто – грудь и спина обнажены. По голым спинам они ударяют себя цепями. Проходят мимо огромные, белые, разукрашенные цветными тряпками, лентами, цветами и разными украшениями верблюды. На них – жены, дети и сестры Имама Гуссейна. Несколько человек, изнемогающих от усталости, несут фигуры людей с отрубленными руками и ногами.

Это жертвы нечестивого Шимра – члены семьи Шаха Гуссейна. Группа участников процессии с напряженно серьезными лицами несет разукрашенные носилки.

На них одежды Али – отца убитого Имама; на других носилках, перевитых искусственными цветами, пестрыми тканями, яркими коврами, сидят дети, мальчики и девочки. Они рыдают, ударяя себя в грудь. Это дети Гуссейна оплакивают его смерть… На высоком шесте изображение окровавленной отрубленной руки Али… Медленной поступью ведут под уздцы израненную лошадь, а на ней изображение убитого старшего сына.

Проходит старик. Тело его обнажено до пояса. Под кожу плеч, ребер и спины воткнуты кинжалы. Из-под них в изобилии течет кровь и красными нитями падает вниз. На груди, на руках и на шее замки – ржавые, кровавые, заперты через кожу. Несет старик вериги – кинжалы, гири и замки, а на безжизненном, бледном лице горят углями черные глаза и смотрят куда-то вдаль, поверх многотысячной многоголосой стонущей толпы…

Небесное воинство изображают разукрашенные как амуры дети. Их проносят на носилках, в балдахинах, высоко держа над головами…

На высоких шестах – плакаты с надписями. Эго пасквили и проклятия по адресу ненавистного халифа Омара. Иногда верхом, медленным шагом, еле продвигаясь вперед, следует участник процессии с ребенком на руках, мальчиком, немногим старше двух лет. Отец и сын. У отца экстатическое лицо, а у младенца на лбу рана, и оттуда течет небольшой струйкой кровь. Эти всадники – верующие мусульмане, давшие обет Аллаху, по разным причинам, ежегодно участвовать в процессии «тазие»…

У нашего слуги Таги многие годы рождались дети, но умирали. Таги дал обет, если родится еще сын, то ежегодно он будет принимать участие в «тазие» и подвергать себя и сына всем тягостям и страданиям, с которыми часто связано это участие. На этот раз Таги с сыном тоже были в торжественном шествии. Мальчик жил, и Таги добросовестно исполнял свой обет.

До Таги нашим слугой был Шабан, перс из провинции Казвина. В юности Шабан упал с дерева, сильно ушибся и лежал при смерти. Чтобы спасти сына, отец его перепробовал все деревенские средства, но мальчик угасал. Старик молился Богу и дал обет, что сын его в случае выздоровления ежегодно будет участвовать в траурных шествиях Мохаррема.

– Я выздоровел, – рассказывал Шабан, – конечно, благодаря обету, и выполняю его.

Все эти разнообразные, то пестрые и шумные, то печальные и торжественные процессии замыкаются самым эффектным и тяжелым зрелищем. Огромной цепью в белых саванах проходят главные участники «тазие». Их несколько сот, а может быть, и тысяча. Узкой цепью, где звенья – окровавленные люди, с шашками в руках, – с непрерывным криком: – Шахсей-Вахсей[51], – в течение часов качаются они в белых саванах. Левая рука каждого ухватилась за пояс соседа, а в правой – блестящая сабля. Раскачиваясь узкой извивающейся лентой и крича, как бы танцуя, участники процессии ударяют себя шашками по лбу или темени. В изобилии на белую одежду течет кровь: вся грудь фанатика представляет одно огромное кровавое пятно. Кровь стекает обильной струей по лицу, иногда заливает глаза, а голова представляет из себя сплошную рану. Истерически вдруг вскрикнет кто-нибудь вне себя от возбуждения и с размаху наносит себе новую рану. В толпе печаль и стенания. Плачут зрители – дети и взрослые, а иногда так же, как и те, что в саванах, истерически начинают рыдать. Жалеют они потомков Гуссейна, переполнены сердца их религиозной скорбью, а когда взор их вдруг узнает среди идущих в процессии и наносящих себе раны кого-либо из близких, – не выдерживают нервы. Плач и крики в толпе зрителей сливаются с глухими ударами шашек, топотом ног и криками «Шахсей-Вахсей».