Но Аля совсем не нуждалась в том, чтобы с ней осторожничали.

– Неужели это так заметно, Андрей Николаевич? – Она даже остановилась от волнения. – Это ведь и правда так… Точно так! А как вы догадались? – спросила она с любопытством.

Поборцев засмеялся.

– Ну, все-таки я не впервые в театре, честное слово! Как-то догадываешься – каждый раз по-разному… У вас, например, лицо делается до невозможности серьезным, вы пыжитесь изо всех сил, чтобы показать, как глубоко переживаете.

«Не соскучишься с ним! – несколько уязвленно подумала Аля. – Начал за здравие…»

– А вы вообще-то кто, Андрей Николаевич? – не слишком приятным тоном спросила она. – То есть я просто не совсем понимаю… Вы же театральный художник, правильно? Или архитектор?

– Почему «или»? – Он взглянул на нее, едва заметно улыбнувшись. – Это же очень связанные вещи – сценография и архитектура.

Аля ожидала, что он объяснит подробнее, но Поборцев замолчал. Она уже успела заметить, что он не слишком балует объяснениями: словно ожидает, что собеседник будет ловить мячики его слов так же легко, как он их бросает.

– А тогда скажите… – тем же запальчивым тоном произнесла она, – …скажите тогда: что это за церковь впереди?

Тут он засмеялся так весело, что Аля сначала улыбнулась, стараясь не смотреть в его сторону, а потом не выдержала и тоже расхохоталась.

Они уже довольно далеко отошли от театра – правда, Аля не следила, в каком направлении – и оказались в каком-то переулке. Как все улицы Кулижек, переулок то нырял вниз, то взлетал вверх; они как раз стояли на горке, с которой видны были точно такие же волнистые переулочки, веером расходящиеся во все стороны. Церковь, о которой спросила Аля, выступала прямо на тротуар.

Она, конечно, и раньше видела эту церковь, но никогда не оказывалась рядом. Да и не слишком замечала ее, если честно сказать.

– Проверяете, только Барселону я изучил с архитектурной точки зрения или Москву тоже? – отсмеявшись, спросил Поборцев. – Товарищи, посмотрите направо! Перед вами собор Иоанна Предтечи Ивановского монастыря. Купол собора, вписанный между мощными фланкирующими башнями, напоминает купол знаменитой Санта-Мария дель Фьоре во Флоренции. Чрезвычайно интересно наблюдать, как стилистические увлечения шестидесятых годов девятнадцатого века романтично слились в некое старомосковское целое, которое…

– Извините, Андрей Николаевич, – покраснев, сказала Аля.

– За что? – удивился он. – Законный вопрос. Архитектор, говоришь, – ну и будь добр! А в этом монастыре княжна Тараканова была заточена, вы знаете? Настоящая внучка Петра Великого, не самозванка. Так и зачахла в келье, бедная наследница. И Салтычиха здесь сидела. Интересно, кстати: людей эта дама умертвила ровно столько же, сколько император Нерон, если не больше, а его почему-то считают более масштабным злодеем. Странно?

– Не знаю, – пожала плечами Аля.

Она незаметно вглядывалась в Андрея Поборцева, как будто хотела сравнить нынешнее впечатление с тем, которое осталось у нее после Барселоны. Но, вглядываясь, ловила себя на том, что ничего толком не замечает. Взгляд ее скользил по его одежде, по всей его фигуре, которая показалась ей изящной, и снова возвращался к его, на весь облик непохожим, глазам, в которые ей все-таки неловко было вот так, в упор, вглядываться…

– Это вы меня извините, Алечка, – сказал он совсем другим, не насмешливым, голосом. – У вас такой вечер был сегодня, а я издеваюсь. Вы ведь наверняка устали… Это просто у меня настроение хорошее, вот я и кувыркаюсь. Больше не буду!.. – заверил он, спрыгивая с невысокого постамента, с которого произносил речь о соборе. – Куда вас проводить?

– А вам опять на самолет пора? – невольно вырвалось у Али.

Она вдруг поняла, что ничего на свете не хочет больше, чем идти с ним рядом по пустынной московской улице. Или по барселонской, или по какой угодно! Была в нем такая притягательная сила, которую она не могла ни определить, ни назвать – да и не хотела называть…

Поборцев посмотрел на нее внимательно и вдруг взял под руку; Аля вздрогнула от этого неожиданного жеста.

Вечер был теплый, она с утра надела синий шелковый плащ и теперь сразу почувствовала сквозь тонкую ткань, какое у него прикосновение – твердое и ласковое одновременно.

– Никуда мне не пора, – сказал он. – Погуляем немного? Здесь красивые места.

Наверное, оттого, что все происходящее накладывалось на то состояние душевного подъема, в котором она находилась после спектакля, Аля вздрагивала, как от холода.

«Конечно, поэтому… – подумала она, изгибом своей руки вслушиваясь в прикосновение его руки сквозь плащ. – Я просто разволновалась после спектакля, это же понятно…»

Но ничего ей не было понятно сегодняшним вечером, и меньше всего она понимала свое чувство к мужчине, который шел рядом с нею легкой походкой.

Приезд Поборцева в Москву совпал с таким напряженным временем, какого Аля никогда еще не переживала. Когда она думала утром, что ей предстоит сделать за день, голова у нее шла кругом, и она была уверена, что двадцати четырех часов просто не хватит. У нее в глазах рябили переулки – Кисловский, Гнездниковский, Подколокольный… ГИТИС, Учебный, Театр на Хитровке – и обратно.

Домой она приходила только для того, чтобы упасть в кровать и уснуть каменным сном. Конечно, прав был Карталов, когда говорил про разумный эгоизм: ни на что просто времени не оставалось, кроме театра!

– По-моему, я переборщил, Алечка, – несколько раз говорил Павел Матвеевич, с тревогой глядя на нее после репетиций. – Лучше бы снять пока «Бесприданницу» с репертуара… Боюсь, надорвешься!

Она горячо возражала, клялась, что нисколько не устала, что работа ей в радость и надорваться она никак не может, и играть на одних штампах не научится…

Но самое удивительное заключалось в том, что сквозь эту постоянную занятость, сквозь бесчисленные театральные перевоплощения, которые она переживала каждый день, Аля понимала, что думает только об Андрее Поборцеве.

Она и сама не знала, как это получается. Хотя удивляться не приходилось: они встречались каждый день, и она видела, что их встречи не случайны.

Да он и не делал вид, что случайно заходит в театр к концу репетиций, или ждет ее в сквере возле института, или заезжает за нею в Учебный театр…

Машину, на которой он ездил в Москве – небольшой светло-коричневый «Опель», – Андрей почти всегда оставлял где-нибудь на парковке: все их встречи, состоявшие в прогулках по московским улицам, длились недолго.

И во время прогулок с ним Аля начинала удивляться тому, что родилась и выросла в Москве. Теперь ей казалось, что она попала в незнакомый город…

Аля не верила в передачу энергии и в прочие сомнительные процессы, но что-то необъяснимое происходило с нею, когда она видела его фигуру на углу дома Нирнзее в Большом Гнездниковском, или на повороте гитисовского коридора.