Все эти размышления одолевали Алю накануне премьеры, перемежаясь с волнениями: как пройдет ее первый спектакль во «взрослом» театре, почувствуют ли зрители то, что чувствует она, что скажут, что напишут…

Инна Геннадьевна, приехавшая на премьеру из Тбилиси, волновалась куда больше самой Али.

Вообще, Аля с удивлением заметила, как переменилась мама всего за несколько месяцев. Она даже и не переменилась, а словно вернулась к себе самой – такой, какой была во времена Алиного детства и ранней юности. По-прежнему волновалась за свою единственную дочку, по-прежнему норовила воспитывать ее по каким-то мелким и трогательным поводам, забывая, что та давно уже выросла.

Инна Геннадьевна даже внешне выглядела помолодевшей лет на десять. Волшебным образом исчезли морщинки у губ, темные тени под глазами – все то, к чему Аля уже успела с жалостью привыкнуть за последние годы… И глаза – такой же формы, как у Али, но не черные, а серые – выглядели теперь огромными, как в прежние времена. Аля вспомнила, как ей в детстве казалось, что у мамы глаза все время расширены от удивления.

– Как ты тут живешь! – ахала Инна Геннадьевна. – Квартира в таком запустении, просто невообразимо! У меня такое впечатление, что ты только спать сюда приходишь.

– Да так оно и есть, мамуля, – улыбалась Аля. – А что еще мне здесь делать? У меня больше ни на что и времени-то нет свободного.

– Неужели ты до сих пор одна? – осторожно поинтересовалась Инна Геннадьевна. – Алюся, может быть, это бестактно – вмешиваться в твою жизнь, но в чем-то я могу… К сожалению, у меня самой есть горький опыт… По-моему, ты напрасно до сих пор по нему убиваешься! Расстались – что ж, надо его забыть и думать о будущем. Женщину лечит только любовь, я по себе это знаю!

– О ком ты, мама? – засмеялась Аля. – Об Илье? Да я его давным-давно забыла, а уж убиваться о нем… И в мыслях нет!

– Тогда почему же? – В маминых глазах мелькнуло недоумение. – Алечка, но тогда я совсем не понимаю… Ты прекрасно выглядишь, ты, по-моему, имеешь успех. Это даже неестественно для молодой женщины – такое одиночество! С тобой что-то происходит?

– Я и сама не знаю, – опустив глаза, сказала Аля. – Правда, мам… Месяца два назад я бы тебе сказала, что просто нет никого, и все. А сейчас – не знаю…

– А сейчас, значит, есть?

– Вот этого и не знаю! – воскликнула Аля. – Есть человек, который… Но любит он меня, не любит – понять невозможно. И я его…

– Если любит, понять всегда возможно, – пожала плечами мама. – Когда Резо в меня влюбился, я это в ту же секунду поняла. Да и папа твой в молодости…

Что было на это ответить? Что ей бередит душу человек, которого она не знает? Что даже ежедневные встречи не делают их ближе? Но тогда, значит… А вот что это значит, Аля не могла объяснить.

Премьера «Сонечки и Казановы» не была рассчитана на шум и сенсацию хотя бы потому, что число зрителей, сидящих на сцене, не могло быть велико. В этом спектакле чувствовалось особенное очарование – знак не избранности, а доверительности.

Конечно, публика в этот вечер пришла не с улицы. Из-за кулисы Аля заметила несколько театральных критиков, которых она знала в лицо, но не помнила по фамилии, и двух главрежей, друзей Карталова, и даже одного писателя, сидевшего рядом с ее мамой.

Андрея Поборцева среди зрителей не было. И, заметив это, Аля сразу почувствовала такую растерянность и тревогу, что вся ее воля и весь невеликий опыт понадобились для того, чтобы взять себя в руки.

Но тревога не проходила – она нарастала, нарастала до бесконечности, становилась тоской, печалью, уходила в глубь сердца… Аля чувствовала, что эта тревога подпитывает каждое ее слово, придает ее игре такие оттенки, которых не было ни на одной репетиции, о которых она просто не подозревала.

К концу спектакля все эти чувства измучили ее, она не могла больше держать их в себе, они рвались наружу – и вырывались наконец в последнем монологе!

Это было так странно, так неожиданно для нее и так сильно!.. Она поверить не могла, что гром аплодисментов относится к ней, что мама протягивает ей цветы и шепчет: «Ты потрясающе играла, Алюська!», что Карталов берет ее за руку вместе с Казановой…

Все слилось для нее в какой-то тревожный водоворот, из которого она не помнила, как вынырнула – и опомнилась в своей гримуборной.

Аля включила свет, и ей тут же показалось, что в комнате кто-то есть: что-то переменилось здесь за несколько часов, этого невозможно было не заметить.

Но гримерка была пуста. А ощущение чьего-то присутствия исходило от цветов, стоящих на столике у зеркала. Цветы отражались в зеркальной поверхности, и от этого казалось, что их еще больше.

Аля подошла к столику, коснулась темно-бордовых лепестков. Большие чайные розы стояли в какой-то необычной, золотой с чернью, вазе. Она наклонилась над букетом, закрыла глаза. Голову ей кружил томительный запах, и она точно знала, кто принес цветы.

– Алька, ну что же ты? – В гримерку вбежала Наташа Прянишникова – Сонечка. – Все уже у Карталова собрались в кабинете, шампанское открывают!

– Поборцев тоже там? – спросила Аля, быстро садясь на стул перед зеркалом и делая вид, что поправляет прическу.

– А его нету сегодня, дела у него какие-то. Цветочки он прислал? – лукаво поинтересовалась Наташа. – Ну, пошли, пошли скорее!

– Все, Натка, переодеваюсь и иду, – ответила Аля. – Шампанское не открывайте без меня!

Все было прекрасно в этот вечер: и поздравления в карталовском кабинете, и тосты, и сдержанные комплименты критика, про которого Наташка успела шепнуть Але на ухо, что обычно он просто зверь.

Аля видела, что Карталов доволен – ею, Казановой, Сонечкой и, главное, тем, как точно слились воедино все их усилия. Она и сама была довольна, и улыбалась вполне искренне, и радовалась тому, что гордость мелькает в маминых глазах.

Инна Геннадьевна даже на бывшего мужа смотрела без неприязни – все-таки и он ведь имел отношение к сегодняшнему вечеру.

– Папа, у тебя галстук криво завязан, – сказала Аля, подходя к отцу, который только что побеседовал с Карталовым и теперь оглядывал окружающих с таким видом, как будто сам исполнял сегодня главную роль. – Куда жена твоя смотрит?

– А она в командировке, – смутился Андрей Михайлович. – Что, совсем криво?

– Не совсем, – ответила Аля, поправляя галстук. – Хорошо, что ты пришел.

– А ты грустная почему-то, – вдруг заметил отец. – Почему, Аленька? Ты так прекрасно играла, я от тебя просто глаз отвести не мог!

– Я видела, – улыбнулась Аля. – По-моему, ты в основном на зрителей смотрел – отслеживал реакцию.

Ей не хотелось отвечать на папин вопрос, и она постаралась перевести разговор на другое.

– Ты прямо домой отсюда поедешь, Алюська? – спросила мама, подходя к ним и бросая на дочку и бывшего мужа ревнивый взгляд. – Или еще куда-нибудь?