«Пресвятая Дева!»

— Двадцать два. А вам, сэр?

— Тридцать семь[64], — ответил он без запинки.

— Вы женаты, сэр? — спросила я с милым видом, по какому-то наитию, когда его теплые сильные пальцы сжали мою руку.

— А что? — Он вздернул бровь.

— Да вот подумала, есть ли у вас сын, который унаследует те несметные богатства, которые вы мечтаете приобрести.

— Нет, сына у меня нет. Я не женат.

— Это хорошо. Иначе мне пришлось бы посочувствовать той несчастной даме, которую вы взяли себе в жены.

Он улыбнулся — хищно, но как-то очень обворожительно, что не доставило мне удовольствия.

Что я ела на том пиру — никак и не вспомнить. А менестрели, как мне показалось, вообще не открыли рта.

Моя пикировка с Вильямом Виндзором на пиру не осталась незамеченной, и я жалела, что вообще заговорила с ним. Да нет, ничего неподобающего я не сделала и не сказала. Напротив, изо всех сил прикусывала язык в присутствии этого рыцаря, который мне показался чересчур опасным. Но меня встревожило то, что его слова пробуждали во мне противоречивые чувства. И говорить о нем мне вовсе не хотелось.

— Что там наговорил тебе этот негодяй Виндзор? — Эдуард, всегда все замечавший своим орлиным взором, не замедлил учинить мне допрос, едва я устроилась на его обширном ложе. Недовольство он проявил раньше, чем приступил к ласкам, как надлежит возлюбленному. Вероятно, этот прямой, безо всяких уловок, вопрос был порожден не просто вспышкой ревности. Плантагенет внимательно приглядывал за всем, что принадлежит ему.

— Да ничего, — ответила я, обхватив колени руками, — если отбросить все то, чем он хвастал, превознося себя. Этот человек ни о чем и ни о ком не говорит, кроме себя самого. — Не совсем так, но и недалеко от истины.

— Хм-м. — Брови Эдуарда сошлись на переносице, как всегда, когда он бывал обеспокоен или недоволен чем-то. Он начал расплетать мои косы, но мысли его, как мне показалось, витали далеко от плотских вожделений. Даже в королевскую опочивальню сумел просочиться этот Виндзор. Эдуард старательно трудился над моими косами. — И как ты его оцениваешь?

— Мне он не понравился.

— Мне тоже он не нравится. Как ты думаешь, получится из него честный правитель?

— Сомневаюсь.

— Ну, с этим тогда ясно, — хмыкнул Эдуард. — А будет ли он мне верен?

— Будет, если это сулит ему богатство и власть, — ответила я совершенно честно.

— Кажется, ты за такое короткое время сумела разглядеть его чуть не насквозь. — Эдуард снова нахмурился, но теперь уже он сердился на меня.

— Это было совсем не трудно, — быстро нашлась я и улыбнулась. — Другого такого хвастуна я еще не встречала. Он считает, что понадобится вам, что вы пошлете его снова в Ирландию. — Эдуард нахмурился еще сильнее, поэтому я повернула голову и стала целовать его пальцы, запутавшиеся в моих волосах. — Вы и вправду поручите ему службу?

— Еще не знаю. Мне кажется, он так рвется вперед, что иной раз взбрыкивает.

Я тоже думала так, хотя, вероятно, по иной причине.

Уикхем, который вернулся ко двору по случаю празднеств, был со мной очень далек от всякой учтивости. Мы встретились с ним на следующее утро, возвращаясь из церкви. Он в тот день не служил утреню, а пристроился в последних рядах придворных. Я его заметила, когда оглядывалась через плечо, чтобы посмотреть, пришел ли в церковь Виндзор. Губы у меня сложились в довольную усмешку, когда я убедилась, что его здесь нет. Зато появился Уикхем. И он-то намеренно поджидал меня.

— Я вижу, Виндзор не обошел вас своим вниманием, — начал он безо всяких предисловий.

— Я тоже рада видеть вас снова, Уикхем! — сказала я. — Возможно, и вам приятно видеть меня? — Уикхем недавно получил необычное повышение, став епископом Винчестерским и лорд-канцлером Англии[65] — поистине высокое положение для человека, который больше интересовался тем, под каким углом должен идти контрфорс, чтобы стены замка не рухнули на зазевавшихся стражей. Но мне хотелось немного уязвить его за проявленную неучтивость. — Или вы теперь слишком заважничали, чтобы замечать таких, как я?

— Беседовать с вами, мистрис, всегда весьма поучительно, — заметил Уикхем, оставив без внимания мой дерзкий выпад. — А как вы думаете, отчего это Виндзор так увивается за вами?

— Правда? — вздохнула я. — А я и не заметила.

— Я объясню вам. Чтобы вы замолвили за него словечко перед королем.

— Тогда он напрасно старается. Я Виндзору не друг. Или вы считаете меня такой доверчивой, чтобы польститься на первого попавшегося честолюбивого выскочку, который метит на высокий пост?

Я смотрела на него, ожидая извинений, но новый королевский канцлер и не думал извиняться.

— Я полагаю, что вам недостает опыта в общении с людьми подобного сорта, — заявил мне Уикхем, отделяя каждое слово паузами, которые еще подчеркивались стуком его подошв. — Он горд, беспощаден, алчен, честолюбив и совершенно беспринципен.

— Вы забыли еще добавить — «талантлив». — Уикхем нахмурился, а я улыбнулась в ответ. — И какого же вельможу нельзя обвинить в наличии всех этих совершенно незаменимых при дворе качеств, милорд?

Уикхем нахмурился.

— Да взять хотя бы вас, сэр. Как мне представляется, гордость и честолюбие — неизбежные спутники священника, только что назначенного лорд-канцлером.

Я сделала ему реверанс и, шурша юбками, удалилась, а он остался стоять у двери, ведущей в покои королевы.

— Я бы не стала ему доверять, — недовольно поджала губы Филиппа. — Не понимаю, отчего это Лайонел находит такое удовольствие в его обществе.

— Не имею ни малейшего представления, миледи, — ответила я.

— Как ты нашла — беседовать с ним на пиру было занимательно?

Я сделала медленный вдох, собираясь с силами. Интересно, хоть кто-нибудь ухитрился не обратить внимания на нашу беседу?

— Нет. Не могу сказать, что с ним было так уж интересно, миледи.

Находить удовольствие в его обществе? Занимателен? Несомненно, в нем было что-то зловещее — в том, как он давил на мои потаенные страхи, лишал меня самообладания, обретенного с таким трудом. Спустя всего сутки после нашей беседы было ясно видно, как на часах Эдуарда: Вильям де Виндзор ни у кого здесь не пользуется ни симпатией, ни доверием.

И мне пришлось задать себе вопрос: а у меня?