Али ретировался от греха подальше и с жутким акцентом, заикаясь от волнения, сказал лейтенанту:

— Они нас обманывать. Я слышать, как старейшины говорить между собой, что лучше было сразу завалить вход камни и убивать генерал Оскан.

Один из музыкантов, сидящих ближе к выходу, выхватил спрятанный под циновкой пистолет, но не успел он его направить на лейтенанта, как тут же упал, сраженный пулей в голову, выпущенной Джимми. Боевой пыл всех остальных сразу же заметно поостыл.

— Всем медленно поднять вверх руки! — спокойно скомандовал Суарес и обратился к переводчику:

— Скажи им, что если они приведут нас к пещере, то мы забудем о складе с оружием. Но если они и дальше будут упрямиться, то все мужчины от восемнадцати до пятидесяти лет будут посажены в тюрьму по обвинению в терроризме и выйдут лет через десять в лучшем случае.

Али в свойственной ему эмоциональной манере перевел слова лейтенанта, при этом для убедительности постоянно указывая пальцем на убитого «музыканта».

Старейшины посовещались, и глава общины Ибрагим-бей дал согласие при условии, что его люди внутрь не пойдут, а после того, как американцы заберут из пещеры все, что их интересует, они ее взорвут.

Когда командир отряда вышел наружу, Роджерс сразу подвел его к джипу, в котором санинструктор перевязывал простреленные ноги генерала Оскана и живот полковника Рашида. Рядовой Саммерс, увидев суровое выражение лица лейтенанта, виновато опустил глаза и начал оправдываться:

— Этот урод, Оскан, просился в туалет, но я не выпускал его до окончания зачистки кишлака. Тогда он высунул член и начал ссать прямо в джипе. Когда я выпихнул этого ублюдка наружу, он сразу дал деру, а этот псих Рашид схватился за автомат, не давая в него стрелять. Тут подбежал Кристиан и шлепнул его прямо в живот, а я прошил этому уроду ноги.

— Да ни хрена с ним не будет, еще побегает по бабам, ну а с Рашидом, конечно, дело — труба. Еще денек, может, и попыхтит на морфине, но завтра точно ластами щелкнет, если, конечно, чудо не произойдет, — сказал санинструктор.

— Отнесите их в шалаш, пусть эти припудренные квочки, вместо того, чтобы тарахтеть без умолку, лучше займутся ими, — распорядился лейтенант.

— Да-да, компрессик из верблюжьей мочи на голову положат и намажут раны плесенью подрейтузной, — глядишь, к вечеру оба и подохнут, — пустил в ход черный юмор санинструктор Корнелл.

— Роджерс, возьми семерых парней и наведи тут порядок. Проверь у них документы и надень на всех подозрительных наручники. Я уверен, что тебе есть о чем с ними потолковать, а мы пока съездим на экскурсию к пещере вместе со старейшиной.

/1226.11.12/19:50/

Темница монастыря Св. Сикста

Каждое утро Майлз спускался в широкий, выложенный камнем подземный ход, ведущий в просторные помещения, заполненные высокими глиняными амфорами, в которых когда-то хранилось зерно и оливковое масло. Международная команда археологов обнаружила этот скрытый продовольственный склад еще в начале восьмидесятых рядом с аккадским поселением, относящимся предположительно ко времени царя Саргона. Они были вынуждены заморозить проведение раскопок в связи с началом военных действий с Ираном и только теперь вновь приступили к раскопкам под усиленной охраной американского спецназа.

Шон чувствовал себя явно не в своей тарелке среди разношерстной группы археологов, собранных Штейманом со всего света. Да и они как-то странно, искоса поглядывали на него, не понимая, как университетский преподаватель мог попасть в состав столь узкопрофильной научной экспедиции, состоящей из одних ученых-шумерологов. Тем не менее доктор Майлз не отсиживался в вагончике в ожидании затянувшейся поездки к гробнице. Он часами напролет изучал хорошо сохранившиеся фрагменты аккадской клинописи или пытался что-то высмотреть в красочных рисунках, нанесенных древними художниками на стены около четырех тысяч лет тому назад, удивляясь, что некоторые из них несли довольно насыщенную событиями смысловую нагрузку из жизни богов шумеро-аккадского пантеона.

Навязчивые сны, неизвестно чем навеянные, на какое-то время прекратились, и Шон лег сегодня спать, уверенный, что избавился от них раз и навсегда. Но как только он закрыл глаза, мрачное Средневековье со своими страхами снова затянуло его в свой омут.

* * *

Высоко, под самым сводом потолка, сквозь небольшое зарешеченное круглое отверстие в темницу проникал багровый отсвет холодного ноябрьского заката. Щиколотку правой ноги узника стягивали кандалы, от которых к ржавой скобе, намертво вбитой в стену, тянулась тяжелая, длинная кованая цепь. Первое время от постоянного движения туго затянутая железная пластина вгрызалась в кожу, и рана на ноге постоянно кровоточила, вызывая острую боль, к которой невозможно было привыкнуть. Но через пару недель некоторые монахи стали относиться к нему заметно лучше и даже привели кузнеца, чтобы тот немного ослабил кандалы. Стражники были удивлены тем, что молодой раввин непрестанно проводил время в молитве и посте. Еврейская община передавала для него кошерную пищу, но он от нее отказывался, лишь изредка питаясь жалкими крохами, когда от голода уже затуманивалось сознание. Стражники даже были уверены, что узника скоро отпустят на свободу.

Любопытства ради инквизиторы часто подкладывали в одежду, которую передавали для раввина, книги по черной магии и всевозможные приспособления, изъятые у ведьм и колдунов, а затем наблюдали за ним через скрытое в двери отверстие, но ни разу так и не застали его за колдовским занятием. Более того, бегло просматривая книги, раввин каждый раз аккуратно складывал их у входа. Он чертил мелом вокруг них защитный круг и наносил по всей его длине какой-то текст на арамейском, так что даже полуграмотные монахи понимали, что узник сам оберегает себя от воздействия дьявольской силы, заключенной в этих колдовских книгах.

Где-то в глубине коридора послышались отдаленные приглушенные голоса. Смешавшись со звуком приближающихся шагов, они становились все громче. В узкую щель под дверью пробилась полоса света от пылающего факела в руках стражника. Заскрежетал ключ в замке, и лязгнул тяжелый засов. Скрипучая деревянная дверь, стянутая коваными железными полосами, отворилась, впустив внутрь поток света. Первыми вошли два рослых монаха сурового вида, которые сторожили узника со дня его заточения в монастыре. За ними проследовал высохший старец высокого роста в одеянии раввина, опирающийся на посох.

— Учитель! — воскликнул Йосеф, прикрывая рукой глаза от ослепившего его яркого света.

Он устремился навстречу Абулафии, позабыв от радости о кандалах, которые тут же остановили его, вызвав острую боль на старой ране.

— Сиди, колдун, на месте! — прикрикнул на узника один из монахов, демонстративно проявляя на глазах посетителя строгое отношение к заключенному.

— Приветствую тебя, дорогой Йосеф!

Ребе развернул на небольшом деревянном столе, грубо сколоченном из неотесанных досок, белый льняной платок, и запах свежеиспеченного, еще теплого пирога с укропом, луком и мясом заполнил всю келью.