эти годы. Точнее — со вчерашнего утра.

А вчерашнее утро началось чуть ли не с волшебства: Джим повез его кататься по Лондону в открытой машине. Ехали они вдвоем — только он и Джим. На пару минут им, правда, пришлось задержаться — попали в пробку на Флит-стрит.

— Вот это да! — воскликнул Фредерик, указывая рукой куда-то поверх. — Наверное, самое большое здание в мире!

Шофер вежливо посмотрел на собор Святого Павла.

— Таким большим оно кажется только потому, — проговорил он, — что стоит на вершине холма — Лудгейтского холма. А на самом деле оно совсем не такое уж большое. Едва по колено будет Эмпайр-Стэйт билдингу.

Фредерик вытянул шею. Необъятный серый купол возвышался наподобие громадного пузыря, зависавшего над соседствующими с ним башнями-близнецами, а на вершине купола находилась высокая башня, основание которой окаймляла золотая галерея. Вершину башни венчал золотой шар с воткнутым в него наподобие дерева золотым же крестом. Все это золото поблескивало и переливалось на солнце, но шар сиял ярче всех. Казалось, что он не просто отражал, но сам излучал свет.

— Не глупи, Джим, — презрительно проговорил Фредерик. Каждый заметит, что он гораздо выше Эмпайр-Стэйта. Это самое большое здание, которое я когда-либо видел на свете. А шар какой чудесный у него наверху! Вот бы с чем поиграть. Интересно, а… снять его можно?

— Ты хочешь, чтобы я поднялся и отвинтил его для тебя? — насмешливым тоном спросил Джим.

— А ты можешь? — с горячей заинтересованностью в голосе ухватился за идею Фредерик. — Ну скажи, можешь?

Джим рассмеялся. Бывали времена, когда ему хотелось глубоко вздохнуть и проговорить про себя: «Все богачи похожи друг на друга — маленькие дети, большие дети, но все равно дети. Дай мне то, дай мне это — посмотрите, какая красивая луна — дайте мне ее.»

Но им он прислуживал уже давно и потому научился по-философски смотреть на жизнь. Едва ли можно было назвать счастливыми этих людей — скорее, они были бедняками. Всегда-то им чего-то недостает, чего-то хочется — причем не обязательно лишь иметь что-то, но также пойти куда-то, увидеть что-нибудь новое, добиться, чтобы тебя кто-то постоянно восхвалял, в чем-то поддерживал, убеждал, что-то для них делал. Когда они были маленькими детьми, мир был слишком большим для них: они бегали вокруг него, выхватывая куски побольше и смертельно боясь упустить что-то, прежде чем умрут.

Когда же они стали большими детьми, с отупелыми взглядами и почти парализованными интересами, мир для них превратился в крохотный шар, в кучу золы, в котором они устало ковыряли кочергой в надежде однажды отыскать в нем нечто новое, яркое, способное привлечь их внимание. Нечто вроде почти забытого серебряного колечка, свисавшего с капюшона их детской коляски, или золотого шара с собора Святого Павла, который попался на глаза в солнечный день на шестом году твоей жизни.

— Джим, — послышался возглас мальчика, — да ты меня совсем не слушаешь!

— Слушаю, Фредерик. Знаешь, сынок, когда человек маленький, он всегда склонен все преувеличивать — и размеры, и высоту, и расстояние. Помню, когда сам был маленьким, я постоянно говорил своей маме, что почтовые ящики выше всего на свете, даже выше любого церковного шпиля. А когда немного подрос, то убедился, что ничего особенного они из себя не представляют.

Достань мне шар, Джим, — мрачно проговорил Фредди.

— Я же пытаюсь тебе втолковать, сынок: он слишком большой. Такой большой, что в него полдюжины взрослых людей могут спрятаться.

— Ничуть не большой — не больше яблока! А может это и есть яблоко — золотое яблоко. Как в том рассказе.

— В каком рассказе?

— О… нетерпеливо проговорил мальчик: — В том самом, который мне рассказывал мистер Джордж. Про Париса, который подарил. Афро… Афродотти, — он не вполне правильно воспринял имя, хотя это не имело значения — Джим его все равно не знает, — в качестве награды золотое яблоко. Я всегда хотел, чтобы у меня было золотое яблоко. Интересно, а оно на самом деле золотое, Джим? Как ты считаешь?

Джим Бейтс раскрыл было рот, но потом снова закрыл. Ему давно уже приходилось делать такие вещи на радость Стэггам. Миссис Стэгг подчас считала правду довольно неприятной вещью, и ее сынок тоже явно предпочитал верить лишь в то, во что ему больше нравилось верить. И с этим было практически бесполезно бороться. Богатые всегда правы — если, конечно, ты дорожишь своей работой.

— Я не знаю, Фредди. И, боюсь, так никогда и не узнаю.

— Ну, а в самом деле, почему бы не залезть..?

— Шоферов в церковь не пускают, — поспешно, но довольно твердо проговорил Джим, причем таким тоном, словно говорил о чем-то общеизвестном. Фредерик же, который, разумеется, знал, что в его родном Бостоне имеется немало священных мест, закрытых для шоферов, лишь издал протяжное:

— О-о… — в голосе его слышалось явное разочарование, но в этот самый момент пробка, наконец, рассосалась, и машина двинулась дальше.

— Джим, а может, мы…

Еще более поспешно и твердо: — Фредди, нам надо возвращаться в гостиницу. Твоя мать сказала, что мы должны вернуться к часу — на ленч.

Машина быстро съехала с площади и по боковым улицам стремительно помчалась к Холборну, а оттуда направилась в гостиницу на Марбл-арк. Фредерик продолжал время от времени оглядываться назад, однако собор Святого Павла было уже не видно, поскольку магазины и административные здания загораживали его. В голове мальчика не укладывалось, как такие маленькие здания могли заслонить высокое великолепие Святого Павла.

Наверное, они ревнуют, подумал он. Специально собираются вместе, чтобы помешать людям увидеть собор Святого Павла, потому что выглядят на его фоне совсем маленькими и некрасивыми.

— Но я не могу, Фредерик. Только не сегодня. Сегодня у нас назначен чай с леди Корнфорл.

— Мам, а завтра мы не сможем пойти?

— Нет, к ней мы должны поехать именно сегодня. Уголки рта Фредерика потянулись книзу. На глаза навернулись слезы.

— О, Бог ты мой, — проговорила миссис Стэгг, и ее рассудок, постоянно пребывавший в состоянии тревоги, тотчас же принялся отыскивать способ предотвратить надвигавшийся поток криков и воплей, способных заглушить звуки оркестра в гостиничном ресторане.

Она сверилась с часами, которые были словно вмонтированы в ее мозг и по которым она всегда жила, двигалась и стремилась не отстать от событий светской жизни. — Ну хорошо, полчаса я тебе могу