— Только то, что сказал: знаю, как тебе трудно живется. И… я хочу тебе помочь. Как твой друг, я хочу рассказать тебе, что сам понял совсем недавно.

— Ну… По правде говоря, я не…

— Чувствуешь ты себя неважно, так ведь? Можно сказать, совсем паршиво… Правильно?

— Ну… да. Пожалуй, что так.

— Но я не собираюсь корить или винить тебя. У тебя есть на то свои причины. Много причин… Во-первых, проблема с деньгами.

— Я ожидаю повышения. Куни обещал, что через несколько…

— Ты не получишь его, Фрэнк. Я знаю! Он тебя обманывает. В настоящий момент, вот прямо сейчас, он подыскивает человека на твое место. Куни намерен уволить тебя.

— Я ему никогда не нравился. С самого первого дня, когда переступил порог его офиса, мы не понравились друг другу.

— А твоя жена… Все те ссоры и споры, которые у вас были с ней в последнее время… Ведь все складывается в единую картину, Фрэнк. Твоему браку пришел конец. Элен намерена добиваться развода. Она любит другого.

— Чего, черт побери? Как его зовут?

— Ты его не знаешь. Да это ничего бы и не изменило, даже если бы знал. С этим ты уже ничего не поделаешь. Элен просто… больше тебя не любит, вот и все. Такое случается.

— Да, в последний год мы стали как-то отдаляться друг от друга… Но я не мог понять, почему. Я и понятия не имел, что она…

— А кроме того, Яна. Она снова пристрастилась, Фрэнк. Только на сей раз все гораздо хуже. Намного хуже.

Я понимал, что он имеет в виду, и тут же почувствовал как холод окутал мое тело. Моей старшей дочери Яне было девятнадцать лет, и последние три года она употребляла наркотики. Но она обещала прекратить ими пользоваться…

— А что ты знаешь о Яне? Говори!

— Она перешла на более сильное зелье, Фрэнк. Сейчас она крепко сидит на игле.

— О чем, черт побери, ты говоришь?

— Я говорю о том, что для тебя она навсегда потеряна. Она отвергла тебя и ты не сможешь вернуть ее назад. Она ненавидит тебя… Винит тебя во всех своих бедах.

— Я не приму подобные обвинения, я все для нее делал.

— Этого было недостаточно, Фрэнк, и мы оба это знаем. Больше ты Яну никогда не увидишь.

У меня внутри разлилась сплошная чернота, все тело била дрожь.

— Послушай, старина… Все и дальше будет рушиться, улучшения ты не дождешься. Я и сам, пока был жив, прошел через все это.

— Я… начну все сначала. Уеду отсюда. Поеду на восток, к брату, в Нью-Йорк.

— Не нужен ты брату. Ты лишний в его жизни, незваный гость… Можно сказать чужой. Он ведь тебе не пишет, правильно?

— Нет, но… Это же не значит…

— А на последнее рождество даже открытку не прислал? Ни писем, ни звонков. Не нужен ты ему, Фрэнк, поверь мне.

А потом он начал говорить мне про другое. Стал говорить про средний возраст, о том, что поздно уже начинать что-либо заново. Стал говорить о болезнях… одиночестве… отчаянии и неприкаянности. И темнота сомкнулась надо мной.

— Из всего этого, Фрэнк, есть только один выход — только один. Тот револьвер, который лежит у тебя в столике наверху. Воспользуйся им, Фрэнк. Воспользуйся револьвером.

— Я не могу этого сделать.

— Почему? Или у тебя есть иной выход? Именно в этом решение всех твоих проблем. Поднимись наверх и воспользуйся револьвером. Я подожду тебя. Ты не будешь одинок. Все будет как в старое доброе время… Мы будем вместе… Смерть прекрасна… Воспользуйся револьвером, Фрэнк… револьвером… Воспользуйся револьвером… револьвером… револьвером…

Вот уже месяц, как я умер, и Лен оказался совершенно прав. Как здесь хорошо. Ни стрессов, ни волнений. Все серое, спокойное, красивое…

Я знаю, паршиво вам живется.

И лучше не будет, поверьте мне на слово.

Это не у вас звонит телефон?

Советую снять трубку. Очень важно то, что я вам сейчас скажу.

Уильям Ф. Темпл

Галерея шепотов

— А теперь, если вы будете любезны пройти сюда…

Говорящий произносил слова вкрадчиво, чуть пришепетывая, словно желая дать понять слушающим: все, что вы видели до сих пор, покажется вам на фоне предстоящих чудес самой что ни на есть плоской, банальной и вообще неприглядной заурядностью. Здесь, прямо за углом, посетителей ожидали ни с чем несравнимые красоты и ценности, причем обладатель голоса отлично знал, как к ним можно пройти.

Однако Фредерику было всего лишь пять лет от роду, а потому он интуитивно отличал истинное значение сказанного от того, во что говорящий хотел посредством слов заставить вас поверить. Так вот, на самом деле говорящий имел в виду следующее:

«Я ненавижу вас — всех ненавижу, а особенно этого мальчишку, и дверь эта ведет совсем ни к каким не чудесам, а наружу, к выходу, и я буду несказанно рад, если мне ни разу в жизни не доведется вас больше увидеть».

Значит, человек этот не испытывал ни малейшего желания подвести их к заветной потайной лестнице, по которой можно было бы подняться к золотому шару.

Их гид представлял из себя высокого, тощего парня, с желтыми, ввалившимися щеками и такими глубокими, темными глазницами, что сразу и не скажешь, имеются где-то на самом дне их бездны глаза или нет. Для этого пришлось бы заглянуть ему прямо в лицо, но Фредерик никак не мог решиться на подобный шаг.

Он лишь изредка бросал в сторону гида косые взгляды, успев подметить при этом необычайно маленький нос (казалось, его первоначальный вариант был сложен вдвое и уже в таком виде наложен на лицо) и почти лишенный губ рот, утыканный большими белыми зубами: те словно навечно выстроились в некое подобие сардонической улыбки, которая сохранится даже в тех случаях, когда вся остальная лицевая маска начнет беспрестанно менять свое выражение. Все это, надо признать, немного пугало мальчика, когда он осмеливался поднять на гида робкий взгляд.

Вот если бы этот человеке был похож на того лейб-гвардейца, который в своем причудливом наряде сопровождал его по лондонскому Тауэру и показывал комнату, в которой была убита маленькая принцесса, — возможно, тогда бы он поднял его наверх, к самому золотому шару, а может и подарил бы его ему. Особенно если узнал, что именно об этом Фредерик только и мечтал все