Мы планировали несколько дней пожить у предков Урсулы, потом отправиться кататься на лыжах с ее братом и его женой – у них была своя квартирка на небольшом лыжном курорте у ледника Штубай. Урсула прибыла на место раньше меня по той простой причине, что, если человеку повезет и он не окажется всаженным в землю на четыре метра в окружении тлеющих обломков, то самолет донесет его до Штутгарта всего за два часа, в то время как автобус преодолеет это расстояние лишь за сутки. Ездить автобусом не так уж плохо, особенно при наличии необходимых навыков. Прихватите с собой подушку; не рассчитывайте, что туалет будет исправен; проследите, чтобы места рядом не захватили болтливые, надоедливые как тараканы американские студенты – и можно спокойно проехать пол-Европы, даже урвать несколько часов неглубокого сна за вполне доступную цену.

Понятно, что, объявляясь в доме родителей Урсулы, я неизменно жутко выглядел, но меня это не волновало. Будь у меня вид удачливого умника, папаша Урсулы страшно бы расстроился, чего я себе никогда бы не простил. На этот раз он мог позлорадствовать вволю, потому что облик разбитого, растрепанного, красноглазого героинщика (а на кого еще походит человек, проделавший путь в автобусе от Северной Англии до Южной Германии?) докончил проливной дождь, накрывший меня чуть ли не на пороге их дома. Трущобная музыка падающих капель и хлюпающей обуви, не говоря уже о запахе сырости и телесных миазмов, источаемых одеждой, которую я не снимал целый день и целых восемьсот миль, не могли не порадовать его сердце.

Отец Урсулы открыл дверь и просиял.

– Урсулочка, – крикнул он через плечо, – Пэл приехал.

Мне до сих пор непонятно, как он удержался, чтобы не добавить: «Ну и видок у твоего муженька! И ты еще будешь утверждать, что я был не прав?»

– Привет, Эрих, – поздоровался я. – Как дела?

Эрих доложил, что кровообращение его скоро прикончит. Он совсем не говорил по-английски, а мой немецкий далек от идеала, я учил его в основном по диалогам с Урсулой и подписям в откровенных журналах, импортированных из Скандинавии. Поэтому мне не удавалось уловить тонкости, но вряд ли это имело какое-либо значение. Немцы все, от столбняка до самых смутных желаний, валят на кровообращение. Точно так же французы, не задумываясь, всегда пеняют на «печеночный криз». Трудно сказать, какая хворь отвечает за все беды англичан. Стресс, наверное. Но на самом деле стресс у англичан происходит от хронической боязни опростоволоситься.

Я прошлепал в дом, бросив сумки в коридоре. Эрих провел меня в гостиную, где играли дети, превратив деревянные фигурки святых в пистолеты. Здесь же Урсула с жаром обсуждала с матерью нижнее белье.

– Привет, Пэл, – сказала Ева. – Хорошо доехал?

Я не очень удивился, увидев ее совершенно голой.

– Э-э… нормально, – промямлил я, изо всех сил стараясь не опускать глаза ниже уровня ее лица.

В отличие от строгого чеканного выговора Эриха, Ева говорила с сильным швабским акцентом. Веселые «аи» заменялись унылыми «ой», звук «ш» обнаруживался в самых неожиданных местах – все вместе производило такое впечатление, будто Ева задыхалась от нехватки воздуха.

– Урсула привезла мне ваше английское белье.

– Оно не мое, – улыбнулся я.

Брови Евы приняли форму буквы «V».

– Ха-ха, – добавил я.

Ева посмотрела на дочь.

– Это он пытается шутить, – пояснила Урсула.

– А-а-а. – Ева успокоилась. – Шутка! Очень хорошо. Ты мне ее потом объяснишь, ладно, Пэл?

– Ну-у…

– Мне кажется, ваше английское белье гораздо лучше немецкого. Я особенно довольна лифчиками.

По-немецки «лифчик» в дословном переводе «грудедержатель», что вызывает у меня ряд ассоциаций и образов, от которых глаза сами собой норовили сползти ниже, на грудь Евы, так что мне пришлось собрать в кулак всю свою волю. Вместо ответа я слабо пискнул.

– Они красивее, чем те, что у нас продают, ты только посмотри… – Ева наклонилась, запуская руку в сумку. Мне захотелось провалиться сквозь землю, но смерть гордо отвернулась от моих простертых объятий. – И женственно, и качественно, ты не находишь?

– Мне нужно помыться, – сказал я. – Я не мылся с тех пор, как сделал ручкой Виктории.

– Кто такая Виктория?

– Виктория – это автовокзал.

– Ах, ну да, конечно, иди, мойся. Ты же знаешь, где что находится?

Я, разумеется, знал.

– Твое полотенце – синее. Оно справа. Синее, справа, – наставлял Эрих. – Как душем пользоваться, помнишь?

– Да, ты в прошлый раз объяснил.

Я покинул комнату легкой рысью.

– Урсула говорит, тебя повысили, – изрек Эрих за ужином тоном человека, только что обнаружившего, что ящик комода, где он держал носки, набит изумрудами.

– Да, верно. – Я ковырялся ложкой в немецких варениках. – Теперь я – мукзэпой.

– Это кто такой?

– Типа менеджера по компьютерам.

– Типа? Ясно. Платят хорошо?

– На два фунта в неделю больше, чем на прежней работе, – встряла Урсула.

– После вычета налогов, – добавил я.

– Молодец, – похвалил Эрих.

– Рыбы хочешь? – спросила Ева. На этот раз она, слава богу, была одета. Ева протягивала мне банку с кусками сырой селедки в шкуре, плавающими в рассоле.

– Нет, спасибо. Ни за что на свете.

– Тебе пришлось сдавать экзамен, чтобы получить эту должность? Повышать квалификацию? – расспрашивал Эрих.

– Нет.

– Неужели?

– Должность менеджера не требует никакой квалификации.

– В Германии, чтобы получить работу, нужно иметь квалификацию.

– В Англии по-другому.

– Да… А футбольное хулиганство до сих пор сильно распространено?

– Нет, все не так страшно.

– Урсула рассказывала, что вас опять ограбили.

– Да.

– Какой ужас. Представляю, как это выбивает из колеи. Мы прожили в этом доме тридцать пять лет, и нас ни разу не ограбили. Даже среди наших знакомых нет никого, кого бы хоть раз ограбили. Только ты. В Англии, наверное, много-много грабителей.

– Или они просто квалифицированнее. Экзамен, видимо, сдают.

– Экзамен? По ограблениям?

– Нет-нет, прости. Я пошутил.

– Ой, Пэл, – Ева хлопнула в ладоши, – объясни мне шутку насчет белья.

– Хм… Это неудачная шутка. Я лишь хотел сказать, что белье было не мое… Английское, но не мое.

– Правильно. Зачем тебе женское белье?