– А разве моего слова недостаточно? – снова не понял царевич.

– Князь Адам!!! – горестно взмолился пан Мнишек.

– Мой друг прав, Дмитрий. – Властитель Приднестровья тихо рассмеялся, однако выступил в защиту воеводы. – Ты не можешь вернуться на Русь как пришел, всего с двумя холопами и одним писарем. Тебя повяжет первый же дозор. Тебе нужна свита, которая оградит тебя хотя бы от мелких неприятностей. Две-три сотни сабель. Но война стоит денег, равно как и шляхтичи. Если ты дашь пану Юрию расписку в том, что намерен жениться на его дочери, то под эту гарантию он сможет получить заем и снарядить отряд в твою поддержку. Ведь ты готов жениться на панночке Марине?

– Хорошо, – согласно кивнул Дмитрий Иванович. – Составляйте обязательство, я подпишу.

* * *

Двадцать пятого мая тысяча шестьсот четвертого года царевич Дмитрий Иванович подписал Юрию Мнишеку расписку, согласно которой поклялся жениться на пани Марианне Мнишек сразу после своего воцарения на московском престоле. После чего наступила долгая, в два месяца, заминка, ибо сию бумагу еще следовало превратить в золото. И только клятвенное обещание сандомирского воеводы выбить у дочери отсрочку для исполнения клятвы еще в один год удержало влюбленного наследника от возвращения в отчие земли «как есть»: пешком с двумя телохранителями.

В августе деньги наконец-то появились. Всего за месяц пан Юрий Мнишек с помощью князя Адама смог собрать отряд из ста шестидесяти польских уланов и двухсот запорожских казаков, в сентябре эта маленькая армия двинулась в поход, в октябре пересекла границу и двенадцатого числа, спешившись перед мощной пограничной крепостью Монастыревский острог, царевич Дмитрий постучал кулаком в тесовые ворота:

– Открывайте двери своему законному государю, служивые люди! – громко крикнул он. – Взываю к вашей христианской вере и крестному целованию, коим клялись вы в верности отцу моему, государю царю и Великому князю всея Руси Ивану Васильевичу! Ныне пришел к вам я, его сын, истинный государь, и приказываю отложиться от изменника Бориса Годунова и служить мне, Дмитрию Ивановичу, как предписано сие законом земным и небесным!

6 ноября 1604 года

Москва, Кремль, Великокняжеский дворец

В малой Думной палате было тихо и тепло. Из сделанных у основания стен продыхов легким маревом струился жаркий воздух, отчего ноги выстроившихся на фресках апостолов дрожали, тела шевелились, а головы покачивались, как бы говоря: «Что же ты, Василий Иванович, наделал?»

Святители, сидящие напротив, меж оконных проемов, смотрели хмуро и сурово, ничего не говоря, но явственно о чем-то подозревая.

Однако князь Шуйский, одетый ныне в парадную московскую шубу и горлатную шапку, с любимым вишневым посохом в руке, никакой вины за собою не ощущал, а потому уверенно смотрел в глаза Бориса Годунова, сидящего на троне с отекшим, словно подтаявший холодец, и бледным, как куриный пух, лицом.

– Ты уже слышал последние вести, Василий Иванович? – просипел самозваный царь, завернувшийся в шитую золотом мантию с собольей опушкой. – Гришка твой Отрепьев, рекущий себя царевичем Дмитрием, границу пересек и открыто в земли Русские въехал.

– Ну, слава богу! – размашисто перекрестился князь Шуйский. – Наконец-то все закончилось! Порубежная стража его прибила али повязала? Когда привезут?

– Ныне он захватил Монастыревский острог, Чернигов, Курск, Рыльск, Севск, Кромы…

– Как захватил?! – опешил Василий Иванович.

– Да никак! – сорвался на крик Борис Годунов. – Пришел к Монастыревской крепости, постучал в ворота. Ему служивые люди отворили и на верность присягнули. А воевод Лодыгина и Волочанова связанными ему передали. Пришел к Чернигову и постучал в ворота. Ему отворили и присягнули, а князей Шаховского и Вельяминова вкупе с воеводой Татьевым повязали и ему на суд выдали. И так везде, куда он токмо ни приходит! Ни единого выстрела еще не сделал, а ужо весь юг державы моей под свою руку прибрал! Тамошний люд в его войско с восторгом безумным вливается. Пришел Отрепьев к порубежью с сотней оборванцев, ныне же больше тысячи служивых людей в его шайке исчисляется!

– У нас войска на юге есть? – оборвал его стенания князь Шуйский.

– В Новгороде-Северском воевода Петр Басманов преданные полки собрал и от польского засланца успешно отбивается. Города самозванцу не отдал.

– Пиши мне назначение! – дернул подбородком Василий Иванович. – Разгромлю я для тебя холопьего царя. А ты дашь мне разрешение на свадьбу с княжной Марией Буйносовой.

– Хорошо!

– Дашь разрешение на свадьбу, – с нажимом повторил самозваному государю князь Шуйский.

– Избавь меня от этого проклятого царевича и женись на ком захочешь и когда захочешь по своему разумению!

– Ты дал слово! – указал на правителя посохом Василий Иванович. – Не вздумай снова на попятную пойти! Иначе и я так же поступать стану.

– Получишь ты свою ненаглядную, получишь, – уверил его Годунов.

– Тогда я пошел собираться в дорогу, бо время дорого, – развернулся князь Шуйский и не без презрения бросил через плечо: – Назначение в воеводы пусть ко мне на подворье привезут. Мне сюда попусту бегать недосуг.

* * *

Однако к началу ратного дела Василий Иванович не успел. Едва токмо морозы крепко сковали землю, из ворот Новгорода-Северского выдвинулись стрелецкие и боярские полки и направились в сторону лагеря царевича Дмитрия, разбитого в двадцати верстах от крепостных стен.

Дозоры, вовремя заметив врага, известили о сем сына Ивана Васильевича, и тот поднял свою армию в седло, решительно направившись навстречу врагу.

К полудню двадцать первого декабря обе рати встретились на безымянной заснеженной поляне между заросшей камышами низиной и березовой рощей, вскинувшей к пасмурному небу черные тонкие ветви. Полки медленно развернулись в сверкающие броней и копейными наконечниками линии.

У Дмитрия Ивановича имелось всего полторы тысячи казаков и поляков против четырех тысяч царских воинов, однако он полагался не столько на острую саблю, сколько на свое слово и происхождение. Сын Ивана Васильевича был уверен, что все опять обойдется без крови, что он в очередной раз убедит врагов отложиться от Бориса Годунова и перейти на свою сторону…

Но не получилось!

Едва Дмитрий Иванович со свитой попытался приблизиться к годуновским полкам, с той стороны начали часто стрелять пищальщики, ранив двух лошадей и совершенно заглушая любые слова. Царевич и окружающие его поляки пана Мнишека отпрянули, и сандомирский воевода, одетый ради битвы в наведенную серебром кирасу и округлую железную шапку, торопливо заговорил:

– Этих уговорить не выйдет, зять мой! Воевода не дурак, специально рот тебе затыкает. Токмо кровь понапрасну прольем. Да чего доброго, еще и тебя поранят. Бить надобно по ним без промедления. Видишь, у русских правый край еще не построился? Врезать туда всей силой надобно, за спины им прорваться, окружить да порубать всех начисто! Токмо немедля, ибо закроют прореху-то!