А потом накинула куртку, сунула ноги в сапоги и вышла на крыльцо. Лес стоял темно-синий, затянутый поволокой, словно девица на выданье. Еще месяц, и в эти края придут холода, ели накинут на ветви серебристое кружево, затянется ледком озеро, и лишь водопад будет биться с морозом и звенеть до самого января, а потом достойно сдастся и тихо уснет под хрустальным панцирем льда.

Голые коленки, торчащие из-под длинной куртки, замерзли, но я не обратила внимания. Дошла до Сизой Ели, гордо стоящей на границе с лесом, провела ладонью по растопыренным иголкам.

«Скоро…» – тихий шепот мазнул по щеке птичьим крылом, коснулся ветром пряди на виске. И вновь я вздрогнула. Кое-что я не рассказывала даже любимой сестре. Хранила эту тайну в глубине своей души, молчала о своих снах, после которых просыпалась с неистово бьющимся сердцем, испариной на лбу и пересохшими губами. Мне снились… поцелуи. И глаза – алые, словно свежая кровь. И лицо – слишком красивое, чтобы быть человеческим. Я боялась его – приходящего во снах. И в то же время ждала.

«Скоро… Устал ждать… Соскучился… Скоро».

И не знала я, что это было – обещание или угроза.

«Ты вечна душой. Я – телом… Скоро… Свидимся».

Слов его я не понимала и слушать их не хотела. Последнее время они звучали в моей голове все отчетливее, и сны становились все ярче. Словно и не сны, а воспоминания. Такие, что просыпалась я красная от стыда и… желания.

Не от него ли я сбежала в эту глушь карельских лесов? Или от себя? Все надеялась, что эти сны закончатся и тот, кто приходит в них, отпустит. Даже пыталась найти себе кого-то, забыться в горячих мужских объятиях, раствориться. Но не могла. Все было не то и не те, все чего-то не хватало, а чего – я не знала и разобраться со своей мечущейся душой не могла. Но ни один из моих мужчин не смог меня ни успокоить, ни вызвать хоть какое-то подобие любви. И к своим годам я уже уверилась, что неспособна любить вовсе. Знать, не дано это мне… Лишь душа тосковала о чем-то неизвестном и несбывшемся, о том, что не могла объяснить даже я. Чужие судьбы я читала открытой книгой, а вот свою не видела совершенно.

Покачала головой, рассматривая медленно ползущий по небосводу месяц. Острые концы его матово вспыхивали искрами, протыкали студеное и уже по-осеннему низкое небо.

Скоро.

Я постояла еще, замерзла и пошла обратно к дому.

* * *

Леля и Артем уехали два дня спустя, и провожала я их, скрывая сожаление. Все же расставание с сестрой всегда меня огорчало, хотя и выбор сделан давно. Ольга в город уже не звала, знала, что я откажусь. В оковах железа и камня мне было слишком тесно. Дом притих, провожая гостей и поглядывая на меня со стариковской понятливой жалостью. Теперь неделю будет утешать и даже на время забудет о мышах и пауках, станет рассказывать о лунном свете, запутавшемся в оконной слюде, и о солнечных пятнах, играющих на старых досках в салочки. Будет тихо скрипеть половицами, отвлекая меня от грустных мыслей, и шуршать черепицей на крыше. А то и вовсе потечет кранами или провалится внезапно прогнившей ступенькой, чтобы занять меня новым и, несомненно, важным делом.

Знаю я его…

И дни потекли своим чередом – привычные и спокойные.

В то утро я гостей не ждала: местные знали, что просителей я принимаю лишь на юном месяце, а к полной луне старались напрасно в мой лес не соваться. Тенька услышала гостя первой. Насторожилась, навострила уши, тявкнула, привлекая мое внимание.

Я отложила ложку, которой помешивала закипающий бульон, и тоже прислушалась. Шаги на дорожке были легкие, уверенные и мужские.

– Не рычи, Тень, – пробормотала я. – Гость у нас.

Шаги замерли перед частоколом, и я, подумав, вышла на порог. Возле заборчика стоял молодой мужчина. В дорогой походной куртке и штанах со множеством карманов, в высоких, зашнурованных по-армейски ботинках. За плечом виднелся край оранжевого рюкзака. Голова гостя была непокрыта, и в утреннем свете блестели инеем светлые волосы.

Он, прищурившись, но не приближаясь, рассматривал меня. И я удивилась, что бывают у людей такие глаза – синь бесконечная.

И еще мой незваный гость был вооружен. Я чувствовала тяжесть смертоносного железа в кобуре под его курткой и даже не сомневалась, что мужчина умеет этим оружием пользоваться.

– Зачем пожаловал? – недобро окликнула я. Не знаю почему, но путник разозлил меня с первого взгляда. Словно заранее почуяла, что будут от него проблемы!

– Ведьму ищу, – чуть хрипло и насмешливо отозвался он.

Я рассмеялась почти весело.

– Сказок перечитал?

– Сказок, – усмехнулся он. И легко шагнул во двор. Дом мигнул бликами стекол, и калитка не скрипнула, пропуская гостя. А я задумалась. Он подошел к порогу, и синие глаза оказались вровень с моими, хотя и стояла я на ступеньках. Ростом предки путника не обидели. Да и на ширину плеч не поскупились. Такой и кабана кулаком свалит!

Гость смотрел в упор, внимательно и неторопливо. Осматривал, прищурившись, от рыжей макушки до ног в разношенных сапогах. В синеве глаз мелькнуло удивление – знать, не так он представлял ведьму.

– Тебя как зовут? – вдруг спросил мужчина.

– Зачем тебе мое имя? – усмехнулась я. – Не свататься ведь пришел.

Он вновь окинул меня взглядом, и синева потемнела до цвета летнего предгрозового неба. Я даже засмотрелась. Гость потер ладонью светлую щетину на подбородке, нахмурился.

– Дело у меня к тебе, – мрачно бросил он. – Слышал от людей, что помочь можешь.

– А тропкой не ошибся? – снасмешничала я. – Какое у тебя ко мне дело может быть? Я тебя не знаю и знать не хочу, проходи-ка ты мимо!

Он окинул взглядом притихший дом, пустой двор и макушки елей.

– Не страшно тебе тут одной?

– А с чего ты взял, что я одна? – изогнула бровь да позвала беззвучно Теньку. Собака подошла неслышно, по-кошачьи, встала рядом, оскалилась. Но гостя это не впечатлило, лишь плечами пожал.

– Овчарка от пули не спасет, – мрачно бросил гость.

– А мне пулей никто и не грозит, – хмыкнула я. – Или хочешь первым стать?

– Первым… – задумчиво процедил странный гость, и вновь синева глаз налилась тьмой. А я в душу его смотрела – пугающую и притягательную, родную и чужую… И странно все это было. Непонятно.

А он – на меня. Смотрел, не отрываясь, чуть нахмурившись, словно силясь вспомнить.

– В дом пустишь? – Голос его охрип еще больше, словно разом сдавило гостю горло. И я, сама не зная зачем, попятилась, хоть и усмехнулась недобро.

– Ну входи. Если сможешь.

И отступила в глубь дома, мазнув взглядом по своим охранкам и ожидая, что замешкается гость на пороге, зацепится носками своих дорогих ботинок или стукнется головой о перекладину.

Не зацепился и не стукнулся, шагнул уверенно, как к себе домой. И я вновь подивилась.