Когда я вышла в коридор, папа обернулся и посмотрел на меня через плечо. Все выглядело так, будто двое мужчин держали его за руки. Он широко раскрыл глаза, когда увидел меня, и я так много прочитала в них за ту долю секунды – любовь, страх, боль и горе. Но самым ужасным из всего, что я увидела, было осознание поражения, понимание того, что игра окончена.

Он покачал головой так мягко, что это было почти незаметно.

Вот только я не могла сдаться, не могла позволить им забрать моего папу! Я потянулась к нему, но один из мужчин встал между нами и оттолкнул меня.

– Нет! – крикнула я. – Он ничего не сделал! Зачем вы его забираете?!

Губы мужчин были сжаты в мрачные линии, и они не ответили мне, они просто повели папу вниз по ступенькам к стоящей машине. Я двинулась за ними, но папа снова оглянулся на меня.

– Оставайся дома, Жози. Присмотри за мамой и Аннет вместо меня, – проговорил он. Его голос был низким, переполненным эмоциями. Дальнейшие слова застряли у него в горле.

Я ожидала, что он пообещает скоро вернуться, отчаянно хотела, чтобы он произнес эти слова, чтобы дал еще одно обещание и на этот раз смог сдержать его. Но у него не было времени сказать что-либо еще, так как двое мужчин затолкали его на заднее сиденье машины и захлопнули дверцу. Автомобиль отъехал. Немец, который забрался вслед за папой, закрыл обзор, и я не смогла увидеть папу, хотя отчаянно пыталась еще раз взглянуть на него через стекло.

Вторая машина тронулась вслед за первой. А потом я увидела одного из пассажиров, ехавших в ней, и тошнота и гнев затопили меня целиком. Он смотрел прямо на меня. Я узнала волосы песочного цвета, запавшие глаза и сгорбленные плечи еще до того, как месье Гинье открыл рот в ухмылке, которая показалась мне гримасой черепа.

С усилием я проглотила кислую желчь, которая заполнила мой рот вместе с желанием закричать. Затем на ступеньках позади меня появилась мама, и я рухнула в ее объятия. Она крепко обняла меня, и я зарыдала, уткнувшись в ее плечо. А затем она очень решительно затащила меня внутрь и закрыла дверь.

Сегодня я больше не могу писать, хотя не думаю, что смогу заснуть. Вместо этого я сижу у окна, наблюдая, как лунный свет отбрасывает свои серебристые тени на черепичную крышу, где голуби устраиваются на ночлег. Еще вспоминаю слова сказительницы: когда луна освещает сто чаш с водой, каждая из них наполняется лунным светом. И надеюсь, что где бы ни был сегодня вечером мой папа, он сможет увидеть лунный свет и почувствовать, как моя любовь сияет в нем.

Спокойной ночи, папа!

Я изо всех сил пытаюсь найти правильные слова, чтобы описать то, что произошло. И знаю, что если хочу быть писателем, должна это сделать. И хотя я никогда больше не смогу быть беззаботной, мне нужно следовать папиному совету – записывать все в свой дневник и выбрасывать из головы, когда это слишком тяжело выносить. Поэтому я постараюсь…

Когда сегодня днем мадам Бенатар и мисс Эллис появились на пороге, я сразу поняла, что они собираются сказать, поняла еще до того, как они открыли рты. Их лица уже ответили мне на вопрос, который мы задавали себе каждую секунду каждого дня в течение прошлой недели.

Мама собрала все свое мужество и отправилась в префектуру полиции, чтобы запросить информацию о задержании ее мужа, но французский полицейский, сидевший за столом с каменным лицом, не мог или не хотел ей ничего рассказать. Он просто заявил, что это дело немецких властей и он не имеет к нему никакого отношения, хотя Феликс сообщил нам, что французская полиция помогала гестапо с облавами в меллахе в прошлые выходные. Феликс приехал на велосипеде в поисках папы и, думаю, был так же, как и мы, потрясен, услышав, что папа тоже задержан.

Мама знала, что для нее слишком опасно продолжать общение с немцами. Они могли арестовать и ее, а потом Аннет и меня. Поэтому она попросила мисс Эллис сообщить о происходящем мистеру Риду и мадам Бенатар, так как надеялась, что они смогут оказать некоторое влияние на власти.

Когда дамы пришли, мама провела их наверх в гостиную, как будто это был светский визит. Всем сердцем я желала, чтобы так оно и было. Мне хотелось, чтобы мы могли выпить по чашечке мятного чая и поболтать о погоде и моих успехах на занятиях. Я была бы счастлива раз в жизни завести вежливую беседу. Но уже знала, что они пришли не за этим. Не думаю, что кто-то из нас хотел говорить, потому что до тех пор, пока эти слова не были произнесены вслух, мы могли цепляться за крошечный клочок надежды и все еще верить, что папа скоро вернется домой.

Мисс Эллис подошла и села на диван рядом со мной и Аннет, а мадам Бенатар опустилась на колени у ног мамы и очень крепко сжала ее руки.

– Дельфина, мне так жаль… Это самая ужасная новость… Мы пытались сделать все возможное, чтобы его освободили. Но вчера они признали двадцать человек, которых арестовали, виновными в шпионаже в пользу движения Сопротивления. Мне трудно вам это говорить, но Гийом был среди них.

Из горла мамы вырвался звук, который не был словами, он больше походил на сдавленный крик животного, испытывающего боль. Мадам Бенатар еще крепче сжала ее руки, и я видела, как побелели костяшки ее пальцев.

Я первая обрела дар речи:

– И он?..

Мисс Эллис протянула руку и обняла меня за плечи, по ее щекам текли слезы.

– Жози… мне ужасно жаль… Все двадцать человек были казнены сегодня на рассвете. Гестапо хотело напугать этим других.

Тогда в моих ушах возник невыносимый звук, а мой мозг никак не мог осознать, что это и откуда он исходит. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что это крик Аннет, заполнивший комнату и отдававшийся эхом в огромной пустоте, которую я чувствовала в своем сердце.

Она все еще есть, эта пустота, когда я пишу эти слова в дневнике, подаренном мне папой полтора года назад, чтобы я могла записывать мысли, которые вертятся у меня в голове, и перестать так волноваться. Но в мире не хватит страниц, чтобы я могла выразить, как тоскую по нему.

Я пытаюсь вспомнить слова продавщицы снов. Она говорила, что я сильнее, чем сама думаю. Она также говорила, что вы обретете свободу, только сумев отпустить страх и горе. Сегодня я совсем не чувствую себя сильной. И мои страх и горе смыкаются вокруг меня как тюремные решетки. Я задаюсь вопросом, держали ли папу за решеткой. Пытаюсь представить, смог ли он остаться сильным до конца? Я вижу его глаза прямо сейчас, когда закрываю свои. Они пытаются так много мне сказать… Но в основном рассказывают историю его любви ко мне, маме и Аннет.

Мне кажется, теперь я по-другому понимаю слова сказительницы о луне, сияющей в сотне чаш с водой. Возможно, они означают, что когда кто-то умирает, его любовь остается, приходит к нам с лунным светом, купает нас в нем. Единственная проблема – в данный момент мне кажется, что все совсем не так.

Да, сейчас в моем сердце пусто. Как оно, разбитое на тысячу осколков, может удерживать лунный свет? Потому что без папы наша жизнь выглядит такой же унылой и безотрадной, как пустыня Сахара.