Я делаю небольшой крюк, следуя нашим обычным маршрутом к скамейке под соснами, намереваясь задержаться там на несколько минут, чтобы продезинфицировать руки и дать Грейс попить. Но когда мы приближаемся, я с разочарованием обнаруживаю, что место уже занято парой. Они сидят рядом, склонив головы друг к другу, глубоко поглощенные своим разговором. А потом я останавливаюсь как вкопанная, наполовину скрытая кустами дикого апельсина. Инстинктивно я плотнее натягиваю шаль, прикрывая Грейс ее складками. Потому что светловолосая женщина – моя подруга Кейт. И мужчина, рядом с которым она сидит, положив руку ему на плечо в жесте, одновременно интимном и успокаивающем, не ее муж.

Она что-то говорит и слегка отстраняется, и я вижу его профиль. Я знаю этого человека. Но это не ее муж. Это мой.

Я стою там, застыв от шока, мое сердце колотится, а желудок сворачивается в тугой узел. Пока я наблюдаю, Том достает из кармана куртки свой телефон, и Кейт снова наклоняется к нему, когда он, кажется, что-то набирает в нем, прежде чем убрать.

Мне невыносимо смотреть, как они вот так вместе, так близко, ближе, чем мы с ним были друг к другу за последние месяцы. Я знаю, что разумнее всего было бы подойти и поздороваться. Возможно, у них есть совершенно невинная причина быть здесь, или, может быть, они просто столкнулись друг с другом. Но это, конечно, не выглядит невинным, судя по тому, как они сидят, по тому, как его глаза не отрываются от ее лица, когда он разговаривает с ней. У меня такое чувство, что ноги вот-вот подогнутся подо мной, и все мои инстинкты сводятся к тому, чтобы убраться отсюда и забыть о них. Я не думаю, что смогу с этим справиться.

Единственный человек, которого я считала своим другом, обманул меня самым жестоким из возможных способов.

Я никогда не чувствовала себя такой одинокой.

Я отворачиваюсь и быстро иду к ближайшим воротам, прижимая Грейс к себе так крепко, что она начинает плакать.

Я почти срываюсь на бег, направляясь в свой безопасный дом на бульваре Оазо, где я могу яростно тереть руки, как будто это может каким-то образом смыть стыд и унижение от предательства Тома и Кейт.

Почему-то у меня не хватало духу писать в своем дневнике уже несколько месяцев, с тех пор как мы вернулись из порта после неудачной попытки уехать. В доме стало тише, и даже Аннет в эти дни выглядит довольно подавленной. Оливье и его родители уплыли на прошлой неделе на корабле, направлявшемся в Лиссабон, и, конечно, от этого ей стало еще хуже. Мы опять ждем, когда папа заново оформит наши документы. На обновление американских виз ушло так много времени, что срок действия нашей португальской транзитной визы тоже истек, так что все вернулось на круги своя.

Жизнь сейчас для всех похожа на игру «Змеи и лестницы»: мы были почти на сотом квадрате, но приземлились на голову огромной змеи, которая скрывается в верхней части доски, и соскользнули обратно к началу. Я не думаю, что когда-нибудь захочу снова играть в эту игру, если у меня будет выбор.

Война также немного похожа на доску «Змей и лестниц» – иногда радио сообщает, что немцы и японцы выиграли сражения и поднимаются по лестнице к победе; союзники, похоже, соскальзывают вниз по множеству змей, если верить дикторам новостей. На данный момент чудится, что все борются где-то посередине доски, и совсем не ясно, кто в конечном итоге победит.

Мама очень похудела. Сейчас все ее платья выглядят слишком большими, а волосы седеют. Я всегда думала о ней как о сильной, словно каменная крепость, женщине, но постоянные удары подтачивают ее точно так же, как океанские волны в конце концов разрушают самые сильные укрепления, подобные тем, какие я видела в Могадире.

Даже Аннет, похоже, потеряла надежду. Теперь, когда Оливье уехал, она перестала завивать волосы, просто заколола их назад и хандрит, сидя дома. Я пыталась дать ей почитать, но она, очевидно, не может надолго сосредоточиться ни на чем, кроме написания писем Жеральдин с жалобами на то, как тяжела жизнь.

Пытаясь подбодрить ее, я указала ей, что если она считает, будто жизнь в красивом таунхаусе в Касабланке тяжелая, то ей следует попытаться вернуться во Францию. Там страной правят нацисты, а французские граждане либо голодают, либо вообще живут в трудовых лагерях в Германии или Польше, откуда, по словам мисс Эллис, доходили слухи о страшном, гораздо более худшем, чем голодная смерть. Как обычно, Аннет не оценила мою поддержку и через всю комнату швырнула в меня мой экземпляр «Убийства в “Восточном экспрессе”» с такой силой, что переплет порвался. Так что теперь мне придется объясняться с мадемуазель Дюбуа и, возможно, заплатить штраф. Я сказала Аннет, что если это будет так, то ей придется раскошелиться. В результате она стала звать маму, крича, что я снова раздражаю. Поэтому я поднялась наверх в свою комнату, чтобы немного побыть в тишине и покое.

Папа вернулся к своей прежней рутине, стоит в очередях и проводит время на секретных встречах в меллахе.

Приятно снова видеть Нину и Феликса – как говорится, нет худа без добра. Феликс как никогда занят своими поставками, и не только хлеба. Он признался мне, что с тех пор, как Америка вступила в войну, количество сообщений между портом, nouvelle ville и меллахом значительно возросло. Другая новость заключается в том, что мисс Жозефина Бейкер все еще находится в больнице здесь, в Касабланке, и в весьма плохом состоянии. По словам Феликса, несмотря на множество операций, которые ей предстоят, она в довольно хорошем настроении, и ее часто навещают официальные лица из американского консульства, а также марокканские лидеры. Я предположила, что они, должно быть, очень беспокоятся о ее здоровье, но он покачал головой и ответил, что это не единственная причина, по которой там собираются такие важные люди. Когда я спросила его, что он имеет в виду, он прямо-таки надулся от важности и сказал, что не может мне даже намекнуть, но у них есть определенные планы на будущее. Иногда он бывает невыносимо напыщенным. И он не должен пытаться хранить секреты, а затем намекать на них! Потому что я-то уж точно понимаю, что происходит, хотя и не сказала ему об этом.

Я рада, что папа все еще помогает любым доступным способом людям, которые пытаются дать отпор немцам. Несколько раз он просил меня передать сообщения мисс Эллис, когда ему нужно было уйти на встречу или стоять в другой очереди. Это показывает, насколько он мне доверяет, – иначе он бы сделал это позже, сам. Он также по-прежнему довольно регулярно берет меня с собой в кафе, хотя в наши дни редко бывает кока-кола, а такие лакомства, как мороженое, в дефиците и очень дороги. Однажды, к моему крайнему разочарованию, за нашим столиком снова появился месье Гинье. Он даже не стал притворяться, что спрашивает у папы время или хочет одолжить у него газету. Просто сел и махнул официанту, чтобы тот принес ему кофе, и все время ухмылялся, показывая свои желтые зубы. Он ни словом не упомянул о деньгах, которые папа одолжил ему, и никак не показал, что собирается их вернуть. Допив кофе, он сунул папе листок бумаги, а затем выжидающе смотрел, положив руку ладонью вверх на стол. Очень медленно папа полез в карман и протянул ему свернутую пачку банкнот. Мне было так неприятно видеть, что произошло между ними! Не только из-за денег, но и из-за унижения моего папы и самодовольного ликования месье Гинье. После этого стервятник встал и ушел. Папе даже пришлось оплатить счет за его кофе.