Внезапно Антонина нахмурилась, ибо увидела человека, которого в «Петрополисе» видеть никак более не желала. Пролетарский писатель Сергей Донатович Шон-Рувынский, как всегда, неотразимый, как всегда, с широченной улыбкой, переступил порог «Петрополиса», он держал в руках вместительный саквояж и направлялся к стойке администратора.

— Доброе утро, уважаемая Антонина Петровна! — произнес он, и Антонина была вынуждена сухо приветствовать его, стараясь тем не менее подчеркнуть всем своим видом, что его визиту в «Петрополисе» отнюдь не рады.

Однако писатель или сделал вид, что не заметил этого, или в самом деле не заметил, потому как принадлежал к разряду людей, для которых важнее всего в жизни были они сами.

— Спорю, не ожидали меня увидеть? — расхохотался он и взглянул на лестницу. — Подумать только, еще пару недель назад Зиночка, полностью обнаженная, скатилась вот по этим ступенькам…

— Чем могу вам помочь? — прервала его Антонина, и писатель заявил:

— Мне нужен номер в вашей гостинице! Но это не то, о чем вы думаете! Просто я ушел от жены, потому что выносить ее постную, вечно страдающую физиономию выше моих человеческих сил! Если бы она закатывала истерики и кричала! Так нет, молчит, сопит, во всем мне потакает. Не понимает, глупая, что так любого мужика можно довести до белого каления! Ох, Зиночка была совсем иная штучка…

— Сожалею, но в нашей гостинице нет свободных мест! — провозгласила Антонина, а Шон-Рувынский, смешно моргая, выпалил:

— Вы что, Антонина Петровна, злитесь на меня, что ли? Но, собственно, почему? Если бы вы знали, какие у меня были неприятности из-за этой кошмарной истории! Чинуши из Союза писателей стыдили, требовали положить на стол партбилет, ссылкой в Вятку грозили. Думал, что погорел, по ночам все ждал, когда наведаются… Но, слава богу, у меня имеются покровители в Москве, они сумели замолвить словечко перед товарищем Сталиным! Было бы непростительно, если бы я прервал работу над биографией Иосифа Виссарионовича! Книга выйдет в срок! И вообще, говорят, что товарищ Сталин вместе с другими товарищами, узнав о моих шалостях, долго смеялись. Ведь вся история яйца выеденного не стоит. Писатель должен быть эксцентричным, даже пролетарский!

Он явно гордился тем, что вышел сухим из воды и единственным из главных персонажей этой истории смог не только не сдать, но, похоже, укрепить свои позиции. И элементарно остаться в живых…

— Отрадно осознавать, что в Москве ценят ваш талант, — произнесла Антонина, — и отдают должное вашим эскападам и шалостям, Сергей Донатович. Но разрешите вам напомнить, что мы в Ленинграде. Посему могу только повторить — в нашей гостинице для вас свободных мест нет и не предвидится! Вам лучше обратиться в другое заведение!

Шон-Рувынский хмыкнул, смерил Антонину презрительным взглядом и выкрикнул:

— Ну, поеду в «Европу». Ваш «Петрополис» явно сдает. Отказывается от такого гостя, как я! И учтите, это вам, милочка, даром не пройдет! У меня имеются связи…

— Это мне отлично известно, Сергей Донатович, — усмехнулась Антонина, — причем связи по преимуществу на стороне…

Перепоручив раскрывшего рот писателя заботам одного из младших швейцаров, Антонина зашла в подсобное помещение и, чувствуя сильное сердцебиение, опустилась на стул. Не следовало ей так выходить из себя, и вовсе не из-за угроз Шон-Рувынского. Просто она обязана относиться к любому гостю, даже такому малосимпатичному, как этот пролетарский писатель, так же вежливо и с почтением, как и ко всем другим.

А она этим правилом пренебрегла.

И все же Антонина была рада, что дала Шон-Рувынскому от ворот поворот. Точнее, от зеркальной вертушки «Петрополиса». Потому что Антонина не сомневалась, что он, используя свой шарм и охмурив очередную красотку, устроит и в новом своем пристанище большой тарарам.

Так пусть теперь это обойдет «Петрополис» стороной.

В подсобное помещение влетел один из младших швейцаров и закричал:

— Антонина Петровна, там такое! Знатная склока!

Антонина быстро вышла в холл и, приглядевшись, заметила внизу, около зеркальной вертушки, пролетарского писателя, около которого стояла невысокая женщина в ситцевом платьице, в нелепой шляпке и со старомодной черной сумкой. В данной особе, которая тихо рыдала, пытаясь удержать Шон-Рувынского за рукав, Антонина узнала его законную супругу, которую Сергей Донатович бросил — вместе с пятью детьми.

— Оставь свои буржуазные штучки, Глафира! — прогремел бас писателя. — Мне твои слезы уже вот где сидят!

И он провел ладонью по шее. Женщина зарыдала пуще прежнего. Антонина увидела, что Роберт намеревается вмешаться в семейную сцену, разыгравшуюся в холле «Петрополиса», но дала сыну знак, что разберется с этим сама.

Гости, привлеченные зычным голосом Шон-Рувынского, с любопытством смотрели на происходящее. Антонина вздохнула — снова скандал!

Надо было как можно скорее избавляться от этого писаки, который всюду, где возникал, тянул за собой шлейф обманутых женщин и обиженных мужей-рогоносцев.

Антонина подошла к супруге Шон-Рувынского, взяла ее под локоть и произнесла:

— Вам надо выпить чаю. Я приготовлю вам отличный цейлонский… У меня имеются изумительные тульские пряники…

Женщина затряслась в рыданиях, а писатель, приосанившись, заявил с циничной ухмылкой:

— Пей чай, Глаша, и жуй пряники! Это все, что тебе осталось! И не смей детей против меня настраивать, потому что я их отец! Я, дважды лауреат Сталинской премии, Герой Социалистического Труда, любимый писатель товарища Сталина! Такси мне!

Он вальяжно направился к зеркальной вертушке, а Антонина пробормотала:

— И еще большой-пребольшой мерзавец!

Жена писателя, подняв на нее заплаканное некрасивое лицо, произнесла:

— Вы меня понимаете… Да, да, вы меня понимаете! Спасибо вам за все! Но он должен понести наказание!

Подав знак Роберту, чтобы тот проследил за тем, дабы пролетарский писатель как можно быстрее уселся в такси и уехал прочь, Антонина промолвила:

— Конечно, понесет. Такой фортель ему даром не пройдет, несмотря на все его связи. И из партии турнут, и…

Но, повернувшись, она увидела, что супруга писателя вовсе не идет за ней в сторону кухни, а двинулась вслед за своим непутевым мужем. Антонина бросилась за женщиной — и тут заметила, как та, уже выйдя на улицу, вдруг достала дрожащей рукой из старомодной сумки револьвер.

«Вот, оказывается, кто в тот день прихватил револьвер профессора Пугача из холла!» — мелькнуло в голове у Антонины.

Выбежав наружу, Антонина заметила спешащего к ней через холл Роберта и пятящегося швейцара.

Писатель, оправившись от секундного шока, с презрением взглянул на револьвер, зажатый в дрожащей руке его супруги, и заявил: