И с этими словами она до дна выпила шампанское. Я последовал ее примеру, а затем, вытащив нож, ровными дольками нарезал яблоко. Первый фужер шампанского подействовал расслабляющим образом. По мере того как оно наполняло наши тела, мы находили всё больше общих тем для разговора, вспоминали старых друзей и вечеринки, наполненные юмором и музыкой, романсами и стихами. Мы внимали тогда каждому произнесенному слову, оказывали друг другу всевозможные знаки внимания и просто жили, несясь по свету как угорелые. Но, увы, это прекрасное время прошло, и за окном нас ждала уже совершенно другая жизнь. На этой грустной ноте я наполнил по второму бокалу. Она взяла его, повертела в руке, думая о чем-то своем, а затем, глядя прямо мне в глаза, сказала:

–А давайте выпьем с вами на брудершафт. Ведь мы знакомы достаточно давно, а ни разу с вами по этому поводу не пили.

–Да не с руки как-то было. У вас были свои интересы, а у меня своя служба,– ответил я.

–Да, понимаю, но, тем не менее, ничто не мешает нам сделать это прямо сейчас.

–Полностью разделяю ваше мнение, – сказал я, и наши руки с бокалами сблизились.

Мы одновременно выпили шампанское, а затем она с закрытыми глазами потянулась ко мне своими чуть приоткрытыми губами. Я осторожно поцеловал, вбирая в себя не только их, но и тот восхитительный запах, который исходил от нее. Она пахла и настоящей женщиной, готовой на любовный подвиг, и забытым прошлым, порой напоминающим о себе, и непередаваемым запахом театра, в котором перемешивается все, что есть на свете. Ибо театр через артиста говорит и спорит с нами, учит и направляет нас, показывая жизнь такой, какая она есть или может быть. А уж дело зрителя, как все это воспринимать. И если артист талантлив, полон творческих сил, то в его душе переплетается столько жизней, сколько он играл ролей на сцене. Ведь каждая из них оставляет в нем свой след. Вот почему артисты так ранимы и так тяжело переносят неудачи, порой впадая в психоз. Что касается Верочки, то она все делала от души. И вот этот поцелуй вобрал весь её внутренний пыл и нерастраченное желание любить и быть любимой. Ведь если мы кого-то любили, а затем с ним расстались, то это не значит, что мы забыли друг друга. Наоборот, мы оставляем в своей душе след, который напоминает о себе или зеленой тоской, или буйным весельем, но никогда не пропадает, а остается с нами навсегда. И если человек вдруг хочет вернуть все на круги своя, то он это может сделать сам, только при условии сильного желания. Бывает, так защемит в душе при воспоминании о прошлом, о той единственной, которую потерял в силу различных причин, что ты готов бежать хоть на край света, чтобы увидеть ее. Но как это сделать? Надо просто сесть и спокойно представить себе ее образ и начать вести разговор, вспоминая о том хорошем, что было между вами. И она откликнется на ваш зов, где бы ни была, и даже, может быть, придет к вам. Только дело в том, что за это время она стала другой, а о той, которую вы не можете забыть, напоминают только любимые черты, да и те уже немного не те. Порой бывает, что даже в них люди узнают тот незабываемый образ, который был так дорог, и страсть или любовь вспыхивает с новой силой, наполняя все ваше сознание совершенно новым содержанием. Но часто бывает по-другому: когда прошлое просто не хочется возвращать, потому что оно действительно стало прошлым.

Здесь же было все, как в первый раз. Ее губы имели горьковатый вкус, который возбуждал, отталкивал и одновременно притягивал к себе. Хотелось его пить и пить, не останавливаясь, и улетать в заоблачную даль с этим долгим поцелуем. Наконец, мы оторвались друг от друга, и она, глубоко вздохнув, открыла глаза, томно взглянув на меня. Я был сражен ее искренностью – никакого жеманства и сюсюканья.

–Хочу еще шампанского, – воскликнула она, поднося свой фужер ко мне.

Я исполнил ее желание, наполнив его до краев, затем налил себе.

–Хочу выпить за нас с вами, – сказала она, – за то, чтобы мы хоть на время забыли о том, что происходит за окном, и принадлежали только друг другу.

Сраженный ее прямотой, я нежно поцеловал ее ручку, а затем и щечку. Она, выпив шампанское до дна, обеими руками притянула мою голову к себе и осыпала мое лицо поцелуями. На пол полетели предметы женского туалета, и она забилась в моих руках, подставляя то одну, то другую сторону. Я, как орел, парил над ней, а она только томно вздыхала и тихонечко охала в ответ на мои нежности. Потом настал ее черед. Она воспарила надо мной, словно горлица, и с нежным урчанием стала предаваться любовным утехам. Она вытворяла со мной всё, что хотела, попеременно то поднимая меня к вершинам наслаждения, то отправляя в пропасть сладострастия, при этом не забывая подстелить мягкой соломки. Весь диван ходил ходуном, но держался стойко, его кожаная обивка вся покрылась потом, но это не мешало нам. Когда мы закончили свои любовные игры, она тихонько сказала:

–По-моему, я научилась летать!

–Это же чудесно, – ответил я, покрывая все ее тело поцелуями.– О таком только стоит мечтать, а ты уже знаешь, как это делать.

Потом мы отдыхали, нежась, под ласками друг друга. Затем мы снова повторили полет, но уже наполнили его новым содержанием. Это дало нам ощущение свободы и вседозволенности, когда любые ласки приносят только удовольствие. Потом снова были полеты, но накала тех страстей, которые мы испытали в первый раз, уже не было. Под утро я, тихонько одевшись и нежно поцеловав свою пассию, выскочил на улицу, надеясь как можно быстрее добраться домой. Эдвард, наверное, уже готов поднять тревогу. Идти пришлось пешком. Раза три меня останавливали патрули и проверяли документы. Меня выручал мандат московской ЧК, который давал возможность разгуливать даже среди ночи. Наконец где-то, через час, с ранними петухами я добрался домой.

Эдвард долго не открывал дверь, пытаясь выяснить со сна, я это или нет. В конце концов, он впустил меня, предприняв всевозможные меры предосторожности, и сразу закрыл дверь.

–Ну вот, сидишь тут, переживаешь, а он где-то разгуливает целую ночь. Я уже и не знал, что думать и где тебя разыскивать.

–Да не ворчи ты, как старый