Ее подруга оказывается более настойчивой, и в конце концов дело у нас спорится. Любуюсь своим новым зеленоглазым отражением в зеркале.

Вынуждена признаться, результат получился впечатляющим.

Женщины довольны, что их старания увенчались успехом. Перед уходом они оставляют мне бутылочку со специальным раствором и несколько линз голубого и коричневого цвета, чтобы я могла еще попрактиковаться. Меня предупреждают, что линзы перед сном необходимо снять, иначе они прилипнут к глазу и мне будет непросто их вынуть.

Оставшись одна, тренируюсь самостоятельно надевать и снимать зеленые линзы. На ум приходят слова Роуз. Когда она застала меня за попыткой пробраться в лифт, чтобы сбежать, то обронила, что за такие глаза Вону скорее всего пришлось изрядно раскошелиться. Сегодня днем Дженна сказала, что боится того, как он может со мной поступить. Не с ней, не с Сесилией. Со мной. Вряд ли это простое совпадение. Если между цветом глаз и угрозами в мой адрес действительно существует связь, то какая именно? Значит ли это, что он собирается лишить меня глаз, чтобы проводить над ними опыты по изучению гетерохромии? Гетерохромия как средство спасения от вируса? Так и вижу вечеринку, которую Вон устроит в честь своего открытия. Линден мог бы помочь с обустройством помещения для празднования.

Опускаю линзы в раствор и проваливаюсь в глубокий сон без сновидений.

Следующим утром мы с Дженной за завтраком строим тайные планы. Сидим на моей кровати и разговариваем вполголоса. Когда мы уже заканчиваем разрабатывать тактику по отвлечению внимания Вона для того, чтобы я могла беспрепятственно спуститься в подвал, раздается крик Сесилии. Прибежав к ней в спальню, находим ее в луже крови. Она стоит на коленях возле кровати, уткнувшись лицом в матрас. Спина девушки сотрясается от судорожных рыданий.

Сердце у меня колотится так, что шумит в ушах. Мы с Дженной помогаем ей подняться, хотим уложить ее на кровать, но отяжелевшее тело девушки оцепенело, словно в судороге.

– Началось, – кричит она, обезумев от боли. – Не должно было начаться. Еще слишком рано. Не могу это сдерживать.

Нам все-таки удается заставить Сесилию лечь. На ней лица нет. Она тяжело дышит. Простыня между ее ног становится алой от крови.

– Я за Комендантом Линденом, – говорит Дженна.

Собираюсь было последовать за ней, но Сесилия с такой силой хватает меня за руку, что ее ногти больно впивается мне в кожу.

– Останься! – умоляет она. – Не бросай меня!

Ей с каждой минутой становится хуже. Шепчу успокаивающие слова, но, похоже, она их не слышит. У нее закатываются глаза, из горла рвутся хриплые стоны.

– Сесилия, – я трясу ее за плечо.

Я не знаю, что мне еще сделать. Это она читала все те книжки про роды. Она бы знала, как поступить, а я сейчас совершенно бесполезна. Бесполезна и напугана.

Сесилия права. Еще слишком рано. У нее должен быть целый месяц в запасе. И крови чересчур много. От мучительной боли у Сесилии дрожат ноги. Все залито кровью. Ее ночная рубашка. Белые кружевные носочки.

– Сесилия! – кричу я ей в лицо.

Она непонимающе смотрит на меня, зрачки – огромные, черные, нездешние.

– Сесилия, только не теряй сознание.

Она протягивает свою маленькую холодную ручку и нежно касается моей щеки.

– Ты просто не можешь уйти, – судорожно выдохнула она.

Не знаю, бредит ли она или нет, в ее словах мне слышится скрытый смысл. В ее карих глазах страх, подобного которому я никогда не видела.

В комнату вбегает Вон в сопровождении нескольких слуг. Они катят перед собой тележки с медицинским оборудованием. Вслед за ними в дверях показывается запыхавшийся Линден. Все приходит в движение. Я уступаю Линдену принадлежащее ему по праву место у постели жены. Он подходит к кровати и берет Сесилию за руку. Вон помогает ей сесть. Проворковав: «Умница девочка», он втыкает бедняжке в спину немаленьких размеров шприц. Мне становится нехорошо от одного только вида огромной иглы, но почти сразу после укола по лицу Сесилии разливается удивительное спокойствие. Я делаю шаг назад. Потом еще один. И еще. И, наконец, оказываюсь на пороге комнаты.

– Тебе пора, – шепотом говорит Дженна.

Она права. В этой суматохе я могла бы с легкостью поджечь дом, и никто бы ничего не заметил. Второго такого шанса спуститься в подвал и найти Габриеля мне не представится.

Но Сесилия выглядит такой крошечной посреди кровавой мешанины из трубочек, медицинских приборов и белых резиновых перчаток. Слушая ее затрудненное дыхание, перебивающееся стонами, с ужасом понимаю, что она может умереть.

– Не могу.

– Я присмотрю за ней, – обещает Дженна. – Прослежу, чтобы все было нормально.

Не сомневаюсь, что она так и сделает. Ей можно доверять. Но Дженна не знает о том, что произошло с ребенком Роуз, не догадывается, что, когда та рожала, с ней не было никого, кроме Вона, который ее чем-то накачал, чтобы воспользоваться ее бессознательным состоянием в своих гнусных целях. Что-то похожее он провернул и со мной сразу после урагана. Вон особенно опасен в те моменты, когда мы, жёны Линдена, не в силах оказать ему сопротивление. Поэтому я не уйду из этой комнаты до тех пор, пока его руки в резиновых перчатках касаются подола ночной рубашки Сесилии.

Есть еще причина, по которой я продолжаю стоять на месте, как вкопанная. Сесилия стала мне настоящей сестрой, и я просто обязана защитить ее; мы с братом никогда не бросали друг друга в опасности.

Мне кажется, этому не будет конца. То она кричит, и ее ноги дергаются, как в конвульсиях, то грызет кубики льда, которые Эль вынимает для нее из бумажного стаканчика. Временами ненадолго проваливается в дремоту. После очередного пробуждения Сесилия вдруг просит меня рассказать новую историю про двойняшек. Мне не очень хочется посвящать в подробности моей жизни всех присутствующих в комнате, здесь кроме слуг находятся еще Вон и Линден, поэтому решаю поделиться с ней одной из тех историй, что я слышала от мамы. Недостающие детали приходится сочинять прямо на ходу. Действие моего рассказа разворачивается в городском квартале, жители которого любили пускать воздушных змеев. Еще у них были дельтапланы. Это такие большие воздушные змеи, на которых можно было летать. Люди забирались на какую-нибудь возвышенность, мост или верхушку высотного здания, и спрыгивали вниз. Ветер подхватывал дельтаплан, и люди могли подолгу парить в воздухе.

– Это кажется чудом, – мечтательно вздыхает Сесилия.

– Это и было чудом, – отвечаю я.

К переполняющим меня эмоциям внезапно добавляется безумная тоска по маме. Она бы знала, что надо делать. Ей нередко приходилось принимать роды. Будущие матери, совсем еще молоденькие, соглашались передать своих детей исследовательской лаборатории в обмен на медицинский уход и несколько месяцев жизни в тепле и уюте, подальше от грязных улиц. С новорожденными мама всегда обращалась предельно осторожно. Все, чего она хотела, это найти противоядие, подарить новым поколениям долгую здоровую жизнь. Маленькой девочкой я верила в то, что у родителей все получится, но, когда они погибли в том взрыве, Роуэн сказал мне, что все их усилия были напрасны, что этот ничтожный мир уже не спасти. Ему удалось меня убедить. И вот сейчас, своими глазами наблюдая за рождением еще одного маленького, но уже обреченного человечка, я не знаю, во что верить. Хочу только, чтобы этот ребенок выжил.