– Потому что это твоя комната, мама.

Я поворачиваю голову, чтобы искоса взглянуть на Хелен.

– Нет, неправда. Скажи мне правду. Куда ты дела мои вещи? Кто их тебе отдал? Что ты с ними делаешь?

– Ты привезла их с собой. Это же твоя комната, мама.

– Как такое возможно? Где мы находимся? – спрашиваю я. – Это не мой дом. Ведь так?

Но почему-то в моем голосе нет уверенности. Это чужой дом, но я бывала здесь раньше. Возможно, он все-таки мой, в данный момент я не могу вспомнить никакой другой дом и никакие другие комнаты, чтобы можно было сравнить их со здешними.

– Это мой дом, – говорит Хелен. – Давай выпьем чаю. Я приготовила тебе тосты.

Я сижу в столовой. Она входит с подносом, широко улыбается мне и ставит поднос на стол.

– Но, Хелен, как же моя комната может находиться в твоем доме? – спрашиваю я. – Это ведь неправильно. Мне кажется, что это неправильно.

– Мама, ты теперь живешь со мной. Помнишь? Мы сложили все твои вещи и перевезли сюда. Здесь твоя новая комната. И ты говорила, что она тебе нравится. Все под рукой, ты сама сказала. Ванная прямо рядом справа, и не нужно взбираться по лестнице.

– Да, да, все очень хорошо, Хелен, – отвечаю я. – Но мне нужно вернуться домой. Не могу же я всегда оставаться здесь.

– Нет, мама, пока ты должна жить здесь, – говорит она, наливая молоко в чашку. Улыбка у нее на лице все такая же широкая, но я вижу, что она не смотрит мне в глаза.

– Я не могу. А что, если позвонит Элизабет? Она же не знает, где я и как меня найти. Пожалуйста, Хелен, пожалуйста, отвези меня домой.

– Пей чай, а об этом мы поговорим немного позже.

Я поднимаю чашку. Она наблюдает за тем, как я пью, и говорит:

– Я могу купить пирог в магазине. – В глазах ее появляются хитринки; она пытается скрыть их за улыбкой, но я-то прекрасно вижу. – Какой тебе купить пирог?

Я прошу у нее пирог с кофейным вкусом. Я не люблю пироги с кофейным вкусом, поэтому никто не сможет заставить меня их есть. Она убирает поднос. Уносит его куда-то или кому-то передает. Американцам в НААФИ?[9]Чтобы угощать их завтраками с колбасой и бобами? Интересно, а мне принесет она хоть чуть-чуть?

Ее плащ-дождевик лежит на столе. Значит, не только я многое забываю. Просовываю ладонь в петлю на рукаве и поднимаю руку, а потом пью чай и наблюдаю, как болтается ее плащ. Здесь еще находится газета. Я складываю ее в крошечный треугольник, стараясь сделать углы как можно более острыми.

Мимо двери проходит девушка, она собирает вещи с полок в коридоре. Это та самая девушка, которую наняла Хелен. Я уверена, что она нечиста на руку. Она ворует вещи, мелкие вещи; правда, я точно не знаю какие. И передает их той сумасшедшей. Я уже говорила Хелен, но та мне не верит. Мне необходимо выяснить, где девица встречается с сумасшедшей, и тогда у меня будут доказательства и мы сможем ее уволить. Со своего места я прекрасно вижу, как она надевает пальто, набивая карманы нашими вещами. Я встаю и хватаю свою сумку. Дверь хлопает, но я почти сразу же открываю ее снова и следую за ней по тропинке.

На повороте она останавливается. Я тоже останавливаюсь и делаю вид, будто рассматриваю засохшие подсолнухи. Они склоняются над садовой изгородью, и семечки падают прямо на мостовую. Я собираю их и кладу в карман. Девушка вновь отправляется в путь, и я следую за ней по пятам. Но, дойдя до широкой улицы, она бросается бежать. На остановке стоит автобус, она запрыгивает в него, и тот отъезжает. Я упустила ее. Она сбежала. И больше никогда не вернется, никогда, никогда. Я поворачиваю назад к дому. Посередине улицы много всякого мусора. Большие куски апельсиновой кожуры и газеты. Кажется, я что-то собиралась сделать. Что-то с газетами. Я наклоняюсь, чтобы поднять одну из них, и пытаюсь разобрать слова на первой странице. Но на них какие-то пятна, и они дурно пахнут, и я бросаю газету.

У обочины лежит крошечная бутылочка. Что в той истории говорилось о маленькой бутылочке? «Выпей меня» – было написано на ней. Остального я уже не помню. Но на бутылке, что валяется у меня под ногами, значится «Виски «Макаллан». Вряд ли в той истории в бутылке могло быть виски. Его в свое время пил Фрэнк. При нем как-то, когда я его встретила, была бутылка с виски. Правда, она не была такой крошечной.

Фрэнк сидел в машине в конце нашей улицы и пил виски, пока я рассказывала ему все то, что могла припомнить о Сьюки. Он прошептал, что ему хочется думать о ней так же, как думаю я, и всегда помнить о ней. Мы сидели рядом в полумраке, свет уличного фонаря почти не рассеивал темноту и только озарял клубы сигаретного дыма. Было душновато, но я не обращала на это внимания – мне нравились машины. В них можно просто сидеть, ничего не делая, не нужно готовить овощи или копаться в саду или пропускать простыни через каток для сушки белья.

В машине Фрэнка мне нужно было только болтать, вспоминать подробности, которые он сам забыл: название любимых духов Сьюки, цветов и газетных колонок, и еще раз то, что она сказала ему в тот вечер, когда они встретились. Это воспоминание ему нравилось больше всех остальных. Как Сьюки возвратилась домой счастливая, как она пританцовывала от радости, как снимала свое синее платье и напевала что-то себе под нос, накладывая на лицо кольдкрем. И как она лежала в темноте на кровати рядом со мной и рассказывала мне, что встретила мужчину, красавца; что он подмигнул ей и плотоядно улыбнулся. И что она поняла – с самого начала поняла, – что встретила того самого мужчину, за которого и выйдет замуж.

Я рассказывала ему все это, уставившись в пространство между нами, в промежуток между его бедром и моим, а Фрэнк смотрел на улицу. Потом он заплакал. Нет, не в буквальном смысле, слез не было; он просто как-то сгорбился и закрыл глаза. Я коснулась его волос, сзади, где они не были намазаны бриолином, а он сжал мне руку, поднес ее к губам и сказал:

– Сегодня вечером, Мод, – произнес Фрэнк. – Когда я увидел, как ты идешь к машине, то на мгновение принял тебя за нее. Ты даже не можешь представить, что было со мной в то мгновение.

Он долго не отпускал мою руку. Наконец отпустил ее, но только чтобы сделать глоток виски из бутылки, стоявшей на полу у его ног. На рукаве моей куртки, синей куртки Сьюки, образовалась складка, и я провела рукой, чтобы ее разгладить. Внезапно он наклонился ко мне и прижался лицом к моей шее. Я не шевелилась. Не скажу, что мне не понравилось, но я боялась того, что может за этим последовать.

– Фрэнк, – прошептала я.

Он выпрямился, и я стала осторожно выбираться из машины, чувствуя, что надо торопиться, так как заметила, что он тоже выходит. Но домой я отправилась одна, а он остался и еще какое-то время стоял, прислонившись к машине и наблюдая за мной. Это напомнило мне те времена, когда он ухаживал за Сьюки, и я иногда видела, как они стоят, обнявшись, в тусклом свете уличного фонаря и целуются, и он набрасывает ей на плечи свой твидовый пиджак. Вот еще одно воспоминание, которое я припасла для Фрэнка.