В футболе я попробовал почти всё. Был игроком, тренером и функционером. Единственное, чем мне не довелось заняться, – потренировать национальную сборную. Думаю, что это единственный изъян в моей карьере. Чем старше я становился, тем сильнее было моё недовольство от того, что в 1990 году Ринус Михелс обошёл вниманием моё желание потренировать голландскую сборную на чемпионате мира. Я примирился с Михелсом после этого, но я до сих пор ощущаю горький осадок от того, что не смог достичь чего-то совершенно особенного, тем более что время тогда было подходящее. Игроки сборной были на пике карьеры, и после победы на Евро в 1988-м были готовы добиться величайшего успеха в истории голландского футбола. То же касалось и меня как тренера и, учитывая, мой послужной список в клубе и сборной, я надеялся, что меня назначат. Я также был в курсе, что и игроки хотят того же самого, ведь так мы могли бы объединить свои силы и стать наконец чемпионами мира, как это нужно было сделать в 1974 и 1978 годах. Но не срослось, потому что у Михелса были другие планы. Пойдя наперекор желанию главных звёзд команды, таких, как Руд Гуллит, Марко ван Бастен, Франк Райкард и Рональд Куман, он оставил меня за бортом.

Будучи членом технического совета, он, как выяснилось, не хотел лишний раз лезть на рожон и портить отношения с KNVB, потому что, по всей видимости, услышал, что я планировал свергнуть всю организацию. Чушь собачья. Конечно, я хотел набрать собственный штаб из технических специалистов и поменять кадровый состав, чтобы мы могли направить все самые лучшие ресурсы на борьбу за титул чемпионов мира и повысить свои шансы на завоевание трофея, но это вовсе не означало, что я собирался идти в атаку на KNVB. Я бы заплатил за провал своей головой, так что я просто хотел оговорить условия, на которых будет набираться команда, что я делал всегда, будучи тренером. На ключевые позиции я бы поставил людей, имеющих опыт работы на высшем уровне и привыкших к огромному давлению, с которым они сталкивались каждую неделю, а не тех, кто испытывает что-то подобное раз в два года.

Михелс и я потом обсудили этот вопрос. Сразу после чемпионата мира он приехал в наш тренировочный лагерь в Барселоне, чтобы объясниться. Разговор получился вполне дружеским, но я до сих пор не понимаю мотивов его решения. Может, дело было в ревности, кто знает. Конечно, он поиграл и поработал на всех уровнях и добивался успехов всюду, куда бы ни приходил, а это порой тешит самолюбие некоторых людей. Может, тот факт, что ему каждый день приходилось слушать о том, как я хорош в своём деле и как здорово он мог бы сработаться с этим Кройффом, спровоцировал защитную реакцию с его стороны.

Впоследствии я стал думать, что в проблемах Михелса с сердцем не было ничего удивительного, потому что часто ему приходилось притворяться тем, кем он в действительности не был. Я это знаю потому, что знал, каким он был на самом деле. Он был очень жёстким, но по личному опыту я знал, что в случае необходимости он мог лично отвести тебя к доктору или сделать тебе массаж. Он очень заботился об игроках. И если мы сидели в ресторане или кутили на вечеринке, он мог вдруг взять и запеть посреди ужина, так что я думал про себя: как он, Христа ради, может такое исполнять, если только что чуть не убил нас на тренировке?

Во время совместной работы с ним в «Лос-Анджелес Ацтекс» в 1979 году я открыл для себя другую его черту: он был суеверным. Как-то раз мы выиграли матч, когда на Михелсе были очень запоминающиеся туфли – белые с чёрными кисточками; наподобие тех, что носят гольфисты. Выглядели они ужасно, но он долгое время надевал их на каждый матч, думая, что они приносят удачу. В Европе бы он никогда так не сделал, там у него сложился определённый имидж, и думаю, что он хотел его поддерживать. Порой ему приходилось заставлять себя этот имидж поддерживать. В этом смысле Михелс был человеком крайностей, который не облегчал себе жизнь. Даже несмотря на то, что он запорол чемпионат мира-1990 для поколения блестящих футболистов и меня лично, я все равно испытываю к нему тёплые чувства. Он поддержал меня, когда умер мой отец, когда я не стоял крепко на своих ногах, и забыть такое я не могу.

В моей жизни часто такое случалось: люди, с которыми у меня была особая связь, внезапно подводили меня. Так было с Михелсом, так было с Питом Кейзером, Карлесом Решаком, а позже и с Марко ван Бастеном. Оглядываясь в прошлое, кажется, что это было вполне в духе человеческой природы. К тому же такое часто происходит с великими, внезапно берётся какое-то соперничество, а потому что они ощущают себя великими, они перестают внимать и слушать. За эти годы я много раз пытался поставить себя на их место, особенно часто это касалось ситуации с Михелсом, Кейзером и Решаком. Когда я думаю об этом, мне начинает казаться, что я многому научился у них, но они при этом никогда не хотели учиться у меня. Думаю, что это многое говорит о разнице между нами. Возьмём Пита Кейзера. Когда я познакомился с ним, будучи молодым парнем, он был на три-четыре года старше меня. У меня не было отца, а потому он взял меня под своё крыло. «Иди домой, приятель, иди и выспись, завтра у тебя матч», – говорил он мне. После этого он сам мог поехать куда-нибудь веселиться, но за мной он приглядывал. Мне было 16–17 лет, и я порой подрезал у него его мотоцикл или уезжал с тренировки на чужом велосипеде. Во всяком случае, я постоянно выкидывал какие-то фокусы, а когда такое случается, всегда полезно иметь рядом взрослого человека, способного тебя немного приструнить. Это важно до тех пор, пока не происходят перемены. Как, например, на том голосовании игроков «Аякса», когда коллектив выбрал капитаном Пита, а не меня, после чего я перешёл в «Барселону». Или когда он много позже не согласился со мной в том, как нужно реорганизовать «Аякс». Но как я уже говорил, это очень по-человечески. В любом случае, зла на него я не держу. У меня по-прежнему свой взгляд на этот вопрос, но я никогда не забуду помощь, которую он мне оказал.

Ситуация с Карлесом Решаком, бывшим моим ассистентом в «Барселоне» до того, как меня уволили, больше вопрос менталитета. Конечно, Михелс был упрямым человеком, я, наверное, тоже, но Решак упрямым не был. Он никогда не плыл против течения, но, если это делал я, он часто высказывал мне своё мнение. Когда такое происходило, он часто шёл дальше меня. В итоге я списал наши разногласия на тот факт, что он был каталонцем по своему менталитету. Не знаю, в школе он впитал его или так его воспитали дома, но, когда дело доходило до таких вопросов, Решак совершенно не соответствовал голландскому менталитету или привычному мне образу мышления. Он высказывал мне своё мнение, но сам никогда не приступал к активным действиям. Он не мог решиться на это, тогда как я всегда был человеком, готовым высказываться, если что-то идёт не так. И я всегда следил за тем, чтобы высказывать своё мнение и одновременно предлагать решение проблемы. Как бы то ни было, у вас никогда не родились бы сомнения насчёт того, что я думал по тем или иным вопросам, тогда как Решак всегда плыл по течению – в этом и состояло основное различие между нами.