Да, ты потребуешь справедливости, шериф Лопез. Но как?

Лорен и Джейк покинули лес той же дорогой, которой туда вошла Лорен, – через двор семьи Аракава. Белая «Мазда 626» миссис Аракавы больше не стояла на съезде, и девочка была этому рада. Отвечать на вопросы о том, что они несут в мешках, и почему зашла она в одиночестве, а вернулась уже с Джейком, совсем не хотелось.

С этой точки открывался вид на весь тупик и выстроившиеся вдоль улицы дома. Лорен разглядела оранжевый «Гремлин» Джейка, припаркованный на подъезде к его дому – шестому по счету от тупика. Лорен жила всего в паре домов отсюда.

Там стоял полицейский автомобиль, и девочка увидела, что мама беседует с офицером Хендриксом у почтового ящика.

Первой мыслью Лорен было: «Супер, отдам ему пакеты прямо сейчас».

А второй: «Но тогда мама узнает, чем я занималась, и будет в бешенстве».

– Слушай, можем бросить пакеты в твою машину? Да, тут офицер Хендрикс, но в то же время мне не хочется, чтобы мама была в курсе, что я делала.

– Конечно.

Ответ прозвучал автоматическим – девочка бросила взгляд на Джейка и поняла, что тот даже не заметил ни полицейскую машину, ни маму Лорен. Он уставился на красный «Понтиак Фиеро», припаркованный перед домом миссис Шнайдер.

– Это чья? – спросил юноша.

– Не знаю. Я обычно не запоминаю машины.

– Да, но кто вообще бывает у нее в гостях? Она же Злая Ведьма Запада во плоти.

Лорен лишь пожала плечами:

– Даже у Ведьмы Запада были летучие обезьяны, которые ее любили.

– Они же ее слуги. Рабы. Они ее не любили. Только подчинялись ее приказам. И, вообще, ты же не считаешь, что это к миссис Шнайдер летучая обезьяна подрулила?

Лорен хихикнула и прикрыла рот ладонью.

– Зачем ты это делаешь?

– Что?

– Прикрываешь рот. У тебя красивая улыбка.

В сотый раз за день к лицу Лорен прилила кровь. Почему она краснеет от каждой сказанной Джейком глупости?

– Я просто… Ну, я рассмеялась, и это прозвучало глупо. Так что я себя остановила.

– Или можно позволить себе посмеяться. Знаешь, это, вообще-то, не запрещено.

Странно, но после этих слов Лорен впервые осознала, что не позволяла себе смеяться или в принципе быть счастливой с самого дня гибели отца. Большую часть года она лишь злилась: на маму – за то, что та недостаточно любила папу, на полицию – за то, что они не пытаются поймать убийцу, на Миранду – за то, что она изменилась, на себя – за то, что она оставалась прежней. Это осознание принесло ощущение легкости, которое Лорен не испытывала очень давно.

– Ты прав. Мне не запрещено смеяться.

– Но кто же к ней пришел? – Джейк снова показал на машину.

– Не понимаю, почему это тебя так беспокоит.

– Никто тут такую не водит. Я бы заметил. И машина не новая, то есть не может быть, что кто-то ее только что купил. У меня дурное предчувствие.

– Забудь, – сказала Лорен и потянула юношу на свою сторону улицы. Возможно, если они будут держаться ближе к домам, мама и офицер Хендрикс их не заметят. Они явно глубоко погружены в беседу.

Лорен ощутила неожиданный укольчик ревности оттого, что мама так сильно увлекла офицера Хендрикса (которого девочка наконец признала объектом своей безответной влюбленности, пусть и совершенно недостижимым, и которого вроде бы решила вычеркнуть из мыслей навсегда), что тот не замечает никого вокруг.

А на смену этой мысли пришла другая – столь отвратительная, что Лорен захотелось стереть ее из собственного мозга.

А с какой стати она с ним флиртует, если после смерти мужа еще и года не прошло?

Впрочем, Лорен даже не знала наверняка, действительно ли мама флиртует. Но что-то в ее осанке, в том, как она держала голову, подсказывало, что все же да. Или, возможно, дело в том, как близко она стояла к офицеру Хендриксу.

Но вдруг они стоят слишком близко, потому что обсуждают новые подвижки в расследовании убийства папы и не желают, чтобы их услышали?

Лорен не верила, что причина именно в этом. Совсем не верила.

Выглядело так, будто они флиртуют.

Да какая тебе разница?

(Потому что он не должен…)

Он может флиртовать с кем пожелает. Вы с ним не парочка.

(Но ведь и она не должна…)

Ты же сама знаешь, что мама была несчастлива с папой. У нее что, нет права быть счастливой?

(Нет)

Лорен впервые осознала, что действительно так думала. Считала, что у мамы нет права быть счастливой после гибели папы. До самой смерти ей дозволено лишь бесконечно страдать.

И тогда Лорен поняла, как несправедлива к ней была.

«Я стану лучше, – пообещала себе девочка. – Честно стану».

Проходя мимо дома Лопезов, Лорен заметила Софию – та полола клумбы в переднем саду – и застыла на месте.

– Что на этот раз? – спросил Джейк. К его чести, в его голосе не звучало то раздражение, которое юноша, наверняка, испытывал.

– Не хочу, чтобы мама увидела пакеты или узнала, чем я занималась. Отдам их Софии, чтобы офицер Лопез взглянул на них, когда вернется домой, и отнес в полицию. А ты иди. У тебя работа.

А еще не хочу, чтобы мама узнала, что ты был со мной.

– Окей, – сказал Джейк и отдал ей второй мешок. – Я тебе вечером позвоню, ладно?

– Ох. Эм. Да, – промямлила Лорен. Естественно, он ей позвонит. Он же хочет с ней встречаться. Он явно не собирается пропасть с радаров до самого вечера субботы.

Юноша помахал ей на прощание и двинулся прочь, а девочка на мгновение застыла на месте: с пакетом в руке и странным ощущением в сердце.

Надо наслаждаться всем этим: первым парнем, первым свиданием. Надо позволить себе ни о чем не думать, витать в облаках. Но Лорен этого не ощущала. Казалось, будто она делает что-то не так, будто ее утягивает куда-то, куда идти не следует.

И Лорен знала, что это связано с девочками, бабушкиной историей и тем, что, может, она…

(ведьма, ведьма, ты ведьма)

– Лорен, все в порядке?

В паре шагов стояла София Лопез: в зеленых садовых перчатках, обрезанных джинсовых шортах, топике и с ног до головы вымазанная землей. Из небольшого транзисторного приемника, поставленного у клумб, доносилась музыка.

– Миссис Лопез, – сказала Лорен и глубоко вдохнула. – Я хочу попросить вас об огромном одолжении.

София Лопез разглядывала два свертка, которые Лорен Ди Муччи оставила на ее обеденном столе. Не хотелось их даже касаться: от вида пакетов внутри возникало смутное ощущение, будто перед тобой гранаты с наполовину выдернутой чекой.