– Миша, – продолжал Струге, – а ты хоть понимаешь, что тебе ее вручат посмертно?

– Я пока вижу только одного, кому посмертно могут вручить награду. Значок «Заслуженного юриста России».

– Вы не в год Свиньи родились, Приттман?..

Нет, по восточному календарю Майкл Приттман родился в год Лошади. Это самый терпеливый и работоспособный знак. Все рожденные в этот год с момента своего рождения становятся перед выбором. Судьба может подарить Лошади все, если она будет трудиться. Пахать, пахать и пахать! И может ничего не дать, если она, Лошадь, будет стоять в стойле и пережевывать дневную пайку. Поэтому, когда Струге справился о желании Приттмана поучаствовать в «мероприятии по разобщению российской организованной преступной группировки», журналист воссиял. О такой удаче он не мог и мечтать! Это уже не вялое интервью, отпечатанное и отосланное Мэлу Боско электронной почтой!

«Как там говорил их Пушкин? Ай да Приттман, ай да сукин сын!..»

Но «сукин сын» не имел даже косвенного представления о том, на что дает согласие. Широкая американская душа, обветренная демократическими веяниями Нового Света, рвалась в романтические дали. А его ум никак не мог понять различий в формулировках и определениях его будущей роли. То, что на Западе трактуется «лояльностью закону», чему Приттман в принципе готов был служить беззаветно, в Тернове именуется как «ссученный». В профессионально-криминальных кругах это звучит более конкретно – «быть на подсосе у мусоров». Однако что русскому в падлу, то немцу в радость. Именно в таком контексте Струге прочитал в сияющих глазах Приттмана известную русскую поговорку.

Через три часа, когда день начал скучнеть, устало привалившись к горизонту, на стол Земцова лег тонкий конверт.

– Что это? – спросил он у Макса.

– Передали в дежурке. Принес некто с английским акцентом.

– Прямо-таки с английским? – засомневался Александр, вспоминая, что за полиглот сегодня дежурит на входе.

Но обязанность подручных – предвосхищать мысли начальника.

– Дежурный – Серегин.

Тогда понятно. У этого малого за плечами иняз университета.

Показав Максу глазами на стул, Земцов вскрыл конверт.

«21.00. Ресторан «Глобус». Общее собрание руководителей общественных организаций Терновской области. Повестка дня:

1. Куда уходят деньги? В какие города? И где найти нам средства, чтоб их вернуть сюда?

2. Кому Горец и Салех сделали плохо?

3. О привлечении гражданина Овчарова к ответственности за халатное отношение к своим должностным обязанностям. (Доклад, прения, приговор.)

Коллективу РУБОПа просьба не опаздывать». Все.

– Готовь-ка группу, Максим... – Земцов бросил конверт на стол и устало потер лицо руками.

Ему не нужно было даже раздумывать над тем, кому принадлежит авторское право на это произведение. Пропустить такое «собрание» он не имел права. Не будучи приглашенным со стороны надзирающего органа, он собирался внести кое-какие коррективы в повестку дня. Сколько он уже вынес подобных протестов? Десятки. Разница заключалась лишь в том, что важную информацию ему принес не один из действующих членов группировок, состоящих на оперативной связи, а...

– Что ты делаешь, Струге?.. – прошептал, глядя в черный монитор компьютера, Александр Земцов...

Фермер умирал страшной смертью. В тот момент, когда Тимур и его команда лежали, распластавшись, на полу ресторана «Глобус», он отчаянно цеплялся за жизнь. Речи о том, чтобы спасать свободу, уже не было. После того как в зал ворвался СОБР, Фермер выдернул из-за пояса пистолет и нажал на спусковой крючок. Один из милиционеров, пойманный пулей на противоходе, опрокинулся на спину, и из раны на его шее забила струя крови. После этого если и было у присутствующих какое-то желание сопротивляться, то оно потонуло в грохоте выстрелов милицейского оружия. Малейшее движение расценивалось как попытка убить еще одного из ментов. Зал был откуплен под воровскую сходку, поэтому в нем не было ни одного, кто бы к ней не относился. Ходить на сходняк с оружием – дурной тон. Но – правила приличия и Фермер? Есть ли что-либо более несовместимое? Именно из-за него в первые же секунды неожиданной для авторитетов встречи ворочались в лужах крови около пяти человек. Земцов, узнавая их лица, уже давно подписал Фермеру отходную. Его можно было сейчас даже не задерживать. За этот единственный выстрел из «беретты» братва его порвет и без участия РУБОПа. Но Фермер решил по-своему.

Он скользнул по мраморному полу в сторону кухни и исчез в ее глубине. Все выходы из ресторана были перекрыты. Не понимать этого не мог даже Фермер. Однако, обезумев от крови, он метался в здании, как крыса в клетке. Заняв позицию между огромной нагретой плитой и дверью, ведущей в комнату поваров, он в одной руке сжимал «беретту», а в другой – три запасных магазина. Сдаться ему не позволяло странное качество. Трусость. Именно потому, что он боялся попасть в руки закона, именно потому, что он боялся ответить за свое скотство перед братвой, Фермер бился до последнего.

Он умирал страшной смертью. Его брали Земцов с Максом. Выстрелы кололи в щепки двери и превращали мрамор в пыль. От разогретой докрасна плиты в кухне было нечем дышать. Пули рикошетили от блестящего пола и стен. Любая из них могла подвести черту под жизнью каждого из трех. Но они стреляли и стреляли...

Рукав куртки Макса окрасился в красный цвет, крошки мрамора давно посекли в кровь щеку Земцова. Было очевидно, что досталось и Фермеру. Но они, сжав зубы, молча и остервенело убивали друг друга. И каждый из них верил, что занимается настоящей мужской работой. Он убивает врага. Когда наступило затишье, Земцов и Макс осторожно встали с пола. Держа перед собой раскаленные, еще дымящиеся после последних выстрелов «макаровы», прошли в угол комнаты...

Лужа крови, растекающаяся под Фермером, занимала площадь около двух метров. В этой луже лежали и «беретта», и четыре пустых магазина, и сам Фермер. Осторожно ступая по десяткам стреляных гильз и пачкая туфли в густой крови, милиционеры вплотную подошли к бандиту. Тот полулежал, оперевшись на стену. По мертвенно бледному лбу стекали крупные капли пота. Фермер лежал и улыбался. Рядом с ним лежал огромный кухонный нож, а вспоротые на левой руке вены уже не выталкивали кровь. Она теперь сочилась медленно, и сердце бандита работало уже почти вхолостую. Он так боялся закона...

Если бы он умер в тюрьме, его похоронили бы хоть и на тюремном, но – кладбище. Убив себя, он уничтожил для себя возможность быть похороненным среди людей. Самоубийц на погостах не упокаивают. Он так боялся закона, что готов был откреститься от всего человеческого рода...

Тимур не сопротивлялся. Он все понял, едва затрещали закрытые на замок двери ресторанного зала. Он с кривой усмешкой покачал головой, положил на стол недочищенный апельсин. Окинув взглядом сходку, он с сожалением покосился на свой «карденовский», тысячедолларовый костюм...