- Но почему? Время же есть. И все равно мы едем в томнаправлении.

- Саш, я буду разговаривать с операми.

- И что?

- А то, что при тебе они говорить не будут. Сам непонимаешь? Это мы к девочке из салона или из магазина можем прийти, достатьодну мою ксиву, она как фотографию в форме увидит, так больше ничего читать ине станет. А в линотделе совсем другие люди сидят. Они попросят документы и уменя, и у тебя. И как ты думаешь, что они скажут, когда увидят, что один из нас- участковый, а вовсе не опер и не следователь, а другой - вообще журналист?Тебе, конечно, по фигу, а мне завтра утром на работу выходить. К этому временимое начальство уже будет знать, что я влез в чужое дело, и намылит мне однопикантное место. А еще об этом узнает следователь, который ведет дело обубийстве, и ему это все очень-очень не понравится. И попадет не только мне, нои Ивану Хвыле.

- Ладно, если все так серьезно, я с тобой не пойду, вмашине посижу. Или в тот бар зайду, где Кузнецова девочки ждали.

- Уговорил, - вздохнул я. - Только я тебя умоляю, Саш,без ненужной инициативы, хорошо?

- Хорошо. А почему ты так уверен, что оперативники навокзале не любят журналистов? Ты знаком с ними?

- Нет, я с ними незнаком, но журналистов не любят всесреднестатистические милиционеры. Их любят только самые глупые менты и самыеумные.

- Почему так? - удивился он.

- Да потому, что самые тупые просто не понимают, что вытворите, а самые умные, наоборот, очень хорошо понимают и видят, как вас можноиспользовать.

- И что же мы такого, позволь спросить, творим? -нахмурился Вознесенский.

- Ну, ты, может, ничего такого не делаешь, ты же всебольше о литературе и искусстве пишешь, а есть такие, которые активно мешаютследствию, разглашая то, о чем надо бы до поры до времени помолчать. Ты пойми,работа по раскрытию преступлений не любит гласности и чужих глаз, а у васгласность - это профессия. Не в том же дело, что журналисты какие-то особенноплохие, нет, они замечательные ребята, просто у них и у ментов профессиинесовместимые, взаимоисключаемые.

- А ты какой? Среднестатистический?

Замечательный вопрос. И как на него отвечать? Нахальнозаявить, что я из когорты самых умных? Или причислить себя к тупым, как этонедавно сделал мой отец? Или же признаться, что я среднестатистический и нелюблю журналистов? Правильно меня Светка всегда учила, надо думать, прежде чемчто-то говорить, а то подставишься. Но мой язык с детства был моим врагом.

- В шахматах это называется «вилка», - засмеялся я. -Подловить меня хочешь? Или хочешь выяснить, как я к тебе отношусь? Не надейся,я не признаюсь в своей глупости и не стану настаивать на своей гениальности. Я- самый обыкновенный, среднестатистический милиционер, но благодаря тому, чтооколо моего отца всю жизнь были журналисты, я к ним привык, узнал поближе,кое-что понял и отношусь к ним хорошо.

Уф, кажется, вывернулся. Ну, Вознесенский, с тобой незабалуешь, надо держать ухо востро.

- Вообще-то на среднестатистического ты не оченьпохож,- заметил Саша. - Что ты в милиции делаешь?

Я пожал плечами.

- Работаю. Что там еще можно делать?

- Ну, можно, например, дурака валять, а можно и бабкизаколачивать. Если бы я не знал, кто твой отец, я бы как раз это и подумал,глядя на твою тачку и прочие мелочи. Ботиночки у тебя не форменные, афирменные, и часы недешевые, и бумажник, между прочим, из натуральной кожи,английский.

- Разбираешься, - недобро усмехнулся я. - И дальше что?

- Работать в милиции тебе вряд ли интересно. Остаетсяодин вариант: ты там валяешь дурака.

Я не стал возражать.

- Ну ладно, пусть так. Допустим, ты прав. А почему тыдумаешь, что мне работать неинтересно?

- А что, разве интересно?

- Да нет, Саша, я с тобой не спорю, просто мнелюбопытен ход твоих рассуждений.

- Да ход-то самый простой, - улыбнулся он. - Светланасказала, что ты хорошо разбираешься в поэзии. Катя говорила, что у тебямузыкальное образование. Такому человеку не может быть интересно в милициипросто по определению.

- Светлана ошиблась. Я в поэзии ни черта не смыслю. С чегоона это взяла?

- Она рассказывала, как ты прослушал какую-то песню исразу сказал, что это плагиат, и назвал поэта, у которого стихи украдены.Причем поэта абсолютно малоизвестного. Я, например, такой фамилии вообщеникогда не слыхал, а ведь я учился в Литинституте в поэтическом семинаре. А тыне только автора знаешь, но и оригинальные стихи наизусть прочел. Это говорит очем-нибудь или нет?

- Говорит, - согласился я, - только совсем не о том, очем ты подумал. Я не в поэзии разбираюсь, а в текстах для песен и романсов, этовсе-таки немножко другое. Раз ты учился в поэтическом семинаре, то долженпонимать разницу. Я, например, хорошо знаю творчество Сумарокова, Цыганова иКольцова и совсем почти не знаю Фета и Некрасова. Меня интересовала только тапоэзия, которая годится для вокального исполнения. Знаешь, как я в детстверазвлекался? Возьму толстенный том «Песни и романсы русских поэтов», выберустихотворение, напишу к нему музыку, а потом прошу родителей сыграть мне илиспеть то, что когда-то написали на эти стихи композиторы. Если они такогороманса не знали, брали ноты в библиотеке Консерватории. И я сравнивал,насколько то, как я прочувствовал эти стихи, отличается от того, как ихпрочувствовал другой музыкант. Вот поэтому песенно-романсовую поэзию я знаю, ноэто отнюдь не означает, что я вообще в поэзии разбираюсь. Так что Светлана тебядезинформировала.

- Но Катя-то сказала правду, - тут же возразил он, - тыдействительно музыкой занимался.

- Ну, занимался, - неохотно подтвердил я. - В далекомсопливом детстве. Да вон сколько детей ходят в музыкальные школы, а сколько изних становятся музыкантами? Единицы.

- Как же ты оказался в милиции?

- От армии спасался. А потом как-то втянулся. Зачемменять свою жизнь, если все устраивает? К чему ума искать и ездить так далёко,как писал бессмертный Грибоедов.

Я врал нагло и почти вдохновенно. Никакая армия мне негрозила, с моей оконченной на одни пятерки музыкальной школой по тремспециальностям (кроме скрипки и гитары, я экстерном сдал экзамен по классуфортепиано, чтобы мамины усилия по моему обучению не пропали даром) имногочисленными юношескими опусами в разных жанрах камерной музыки я легко могпоступить и в Консерваторию, и в Гнесинку. Даже если бы моих собственныхспособностей к музыке оказалось для этого недостаточно, в запасе оставаласьтяжелая артиллерия в лице родителей. Уж как-нибудь да поступил бы.

Несмотря на относительно поздний час, машин на дорогах быломного, и добирались мы из Выхина, где снимал квартиру Кузнецов и где,соответственно, работала кассирша Ниночка, довольно долго. Наконец свернули наКаланчевку и подъехали к вокзалу.