выгоды, а потому сыщики еще минут пять с презрительным беспокойством выслушивали все славословия этого жулика по призванию. Но наконец фонтан красноречия магистра иссяк, и Володай, раскланявшись и пригласив оперативников приходить к нему на консультации, если таковые вдруг понадобятся в ходе поиска преступников, удалился.

– Это что было? – хмуро обратился Гуров к Петру Николаевичу за ответом.

Крячко промолчал, но, усмехнувшись, тоже вопросительно посмотрел на генерала.

– Вот, – развел руками Петр Николаевич, не зная, что ответить на все это безобразие, которое он наблюдал у себя в кабинете, – пришел, просил пригласить вас ко мне в кабинет, чтобы, значит, поблагодарить, и все такое.

– Попер бы ты его, Петро, что ли… – укорил друга Лев Иванович. – Руки бы помыть, – растерянно огляделся он по сторонам, – а то противно как-то…

– Да, принесла его нечистая, – покрутил головой Станислав. – Вот кого, – указал он на дверь, в которую только что вышел Петров, – нужно сажать в тюрьму и изолировать от общества. Всех этих магистров, колдунов и гадалок с провидицами. Морочат людям головы, с толку сбивают, с ума сводят.

Орлов растерянно развел руками.

– Что ж вы, думаете, я против? Но, понимаешь ли, законы… Не мы их придумывали, но соблюдать – обязаны.

Генерал устало вздохнул и сел на свое место. Гуров брезгливо вытер ладони о пиджак и спросил:

– А может, выпьем чуточку коньячку? Петр, я знаю, что у тебя есть в столе. Ты – человек запасливый и предусмотрительный. Ведь есть же?

А в то время, пока сыщики чисто по-мужски успокаивали свою нервную систему пятизвездочным коньяком, в камере временного пребывания стоял отец Савелий. Он смотрел покрасневшими от слез глазами на Митю, который стоял перед ним на коленях, и, гладя своего блудного пасынка по голове, приговаривал:

– Митя, Митя. Почему же ты молчал? Почему не просил меня помочь тебе? Почему Бога не просил о милости малой – успокоить душу твою метущуюся? Вот враг рода человеческого и вошел в тебя, и совратил ко греху твое чистое любящее сердце. Как же так? Молись, сынок, молись, чтобы простил тебе Господь все твои прегрешения. И мы с девочками будем о тебе молиться…

Залежнев молчал, опустив голову, и только слезы, крупные, как жемчужины, и чистые, как алмазы, капали у него из глаз на каменный пол камеры.

Тень панка

Зима в этом году удавалась на глазах: морозы ударили в середине ноября, снег улегся надолго, и преглубокий. Уже в четыре часа дня опускались на землю ранние сумерки, плотные, как ватное одеяло. Падали неторопливо белые хлопья.

Все, что было грязного, угловатого, некрасивого, все снег укрывал, сглаживал, скрадывал снегопад. Уютно, как в детской цигейковой шубе. В такую погоду так и тянет благодушествовать, особенно если ты не на машине и спешить никуда не надо. Ощущаешь спокойствие перед лицом чего-то огромного, важного, неминуемого, того, что выше мелочных обид, ссор и суеты. На человека с чистой совестью снисходит умиротворение, на человека с отягченной – тоже снисходит, пусть и иное: спокойствие отчаяния и осознание, что назад пути нет, ничего исправить нельзя. Что тоже в каком-то смысле умиротворяет.

В подобном расположении духа легче легкого совершить невозможное. Например, набрать номер и попросить прощения – да хотя бы и у заклятого врага. И подавно – у того, с кем много лет жили душа в душу, вместе проходили путь от стихоплетства банального и трех аккордов до стадионов, фестивалей, полных сборов, а потом просто расплевались на старости лет – глупо, погано, по сути – не из-за чего.

Набрать номер, терпеливо выслушать гудки, дождаться ответа:

– Да.

– Я рядом. Заскочу?

– Конечно.

И вот завершен знакомый путь, знакомые ворота по-знакомому скрипят. А вот и сам он – знакомый-презнакомый, как всегда – душа нараспашку, куртка на голое тело, потому что такой он человек, всегда ему жарко, рвется огонь изнутри. Вот и сейчас: глазища горят, шальные и веселые, улыбка от уха до уха. Падают снежинки, умащиваясь, как в гнезде, в жестких волосах, уже с сильной проседью. И морщины появились.

– Вот и ты, – басит он, по-медвежьи обнимая, – рад тебя видеть.

– Поговорить…

– Обязательно, давно пора. Сперва чайку, а потом уж, отогревшись, отдышавшись… идем, идем, нечего вола пинать. Скоро понаедут.

И, как на грех, в этот момент начинает пиликать в кармане чертов телефон.

Выругавшись, он перехватывает за черенок лопату, которой только что чистил дорожку, и, крякнув, запускает под небеса наработанным жестом, точно биту в городках.

С треском сыплются на снег проволочки, радиоштуковины, спланировав привидением, ткнулась в сугроб антенна.

– Вот теперь будет тихо и никто не помешает. Пошли.

Глава 1

– Господин полковник! Вы меня слышите?

– Что? – хмуро бросил Гуров.

– Вы не могли бы скрежетать протезами потише? И без вас неважно слышно.

– Ну извини.

Зол был полковник Гуров, зол и разобижен, но все-таки не удержался, хмыкнул горько. Никак не привыкнуть к тому, что это для всех прочих он – человек-загадка, сплошная терра инкогнита, а для любимой супруги – книга, распахнутая настежь, аж страницы шуршат. Сто раз перечитанная и наизусть заученная.

Мария удовлетворенно кивнула – мол, то-то же, – вернулась к телефону и попыткам уразуметь, куда все-таки повернуть.

Гуров же упрямо продолжил следовать по маршруту, проложенному навигатором. Доверие к гаджету было подорвано, но другие варианты пока отсутствовали. Не останавливаться же прямо тут, на дороге в полторы полосы. Да и не развернешься.

«Врет ведь, как Троцкий, – недовольно думал он, глядя, как адское устройство, то и дело залипая, радикально меняет пути к цели, – ну вот куда тут? Заборы-то, заборы! На Рублевке таких нет. И хоть