и затопал вверх по трапу, в вагончик.

— А я не верил, — сказал вдруг крановщик и его все услышали, хотя шум и гам стоял вокруг.

— Чему не верил? — удивился Илья.

— Тому, что скорпион у вас живет.

— Как это — «не верил»? Про него все знают!

— А я все равно не верил. Я же знаю.

— Интересно, чего это ты знаешь?

— Я в Узбекистане жил, знаю… Если скорпиона в стеклянную банку посадить, он вылезти не может и убивает сам себя, жалом себе в голову бьет. Узбеки так от укуса лечатся.

— Чего?

— От укуса скорпиона, говорю, так лечатся. Поймают скорпиона, посадят его в банку, он себя убивает. Потом в эту банку наливают немного керосина и этим керосином смазывают укушенное место.

— Надо же? — удивился перегонщик. — И помогает?

— Если б не помогало, так не делали бы. Вот я и удивляюсь, что ваш скорпион себя не убивает.

— Живет, живет, — ласково забормотал Илья. — Чего ему себя убивать, если мы его мушками кормим. Борька! Где мухи?

— Иду! — загудел из вагона Борька. — Свежих поймал!

— Ну вот, — радостно сказал Илья. — С нами поедет скорпиошенька, белый свет посмотрит…

— А куда вас сейчас отправляют? — спросил я.

— На Джанашар поедем, в Каратал, на самоизливы. Отдохнули в Юндже, теперь на самоизливах упираться будем.

— А что, тяжело?

— Увидишь, вы ведь тоже туда поедете. Так что ненадолго расстаемся.

Борька унес банку со скорпионом в вагончик, а Илья выпрямился, развернул плечи и окинул нас всех сияющим взглядом:

— Ну что, бичи, начнем?!

И снова вокруг только пустыня да теплый ветер, бьющий в окна машины. Погрузив все хозяйство буровой Ильи Баранова, мы проводили колонну машин до трассы, а сами поехали в другую сторону, на горячую скважину. Я там ни разу еще не был, слышал только рассказы.

Открыли ее случайно. Какая-то экспедиция много лет назад вела здесь разведочное бурение, на больших глубинах. И как только бур дошел до тысячи метров, ударила горячая вода. Про загадочные свойства этой воды в юнджинской пустыне ходит много легенд, но толком никто ничего не знает. Илья Баранов часто туда ездил, как на лечение. И сегодня, когда расставались, жалел, что не будет теперь бесплатного санатория, где он грел свои косточки, на всю жизнь промерзшие в далекой тундре. «Мне, бичи, не привыкать, — говорил он нам. — Что тундра, что пустыня — никакой разницы. Посмотришь туда — о-го-го! Посмотришь сюда — елки-палки! Все ровно, как стол. Только там кости мерзнут, а здесь преют, здесь лучше…»

— А все-таки это ненормально, — сказал я вслух, вспомнив Илью.

— Что ненормально? — удивился Юрик.

— Да скорпион этот. Такую гадость рядом с собой держать — честное слово, ненормально!

— Да ладно тебе! — отмахнулся Мейрам. — Сказано же: дурака валяют мужики!

— Все равно, не понимаю. И правильно перегонщик говорил: завели бы собаку. Собака — это как-то по-человечески. А эта гадость… страшно же…

— Ошибаешься, товарищ, — сказал Эрик. Это у него любимая присказка. — Страшного ничего нет, а фасон надо держать. Если бы они этого скорпиона сразу выкинули — тогда и разговоров бы никаких. А теперь, когда вся мехколонна знает — теперь сдохни, а фасон держи. Вот они и держат.

— И вообще! — решительно вмешался Мейрам. — Всяк по своему с ума сходит! Прожили бы мы, как Илья, всю жизнь по баракам и вагончикам, неизвестно еще, как бы мы чудили! Вон один мужик на Капчагае все время с подзорной трубой ездит, интересно ему…

— Вот она, — сказал Эрик и по широкой дуге развернул машину.

Скважина была как скважина. Торчит из земли посреди пустыни отросток двенадцатидюймовой трубы с заглушкой. От нее, наподобие ствола пушки, отходит полуметровый отрезок шестидюймовой трубы, слив. У самого подножия скважины большая бетонированная ванна, метра четыре в длину и метра три в поперечнике. И уже из нее, из этой ванны, вода, переливаясь через вырез в бортике, уходит по широкому бетонному лотку в поле, расходясь там, в невидимых уже за сумраком далях по маленьким отводным арыкам.

Конечно, все правильно говорили про эту скважину. Да и так ясно. Не будет же с тысячеметровой глубины идти обыкновенная горячая вода.

Когда мы отмылись и я просто лег на спину, закрыв глаза, Эрик предупредил:

— Ты смотри, здесь долго лежать нельзя.

Но я не послушался. Лежал, блаженствовал. И вдруг почувствовал, что засыпаю, ничего не могу с собой поделать. И — самое странное — я не чувствовал ни рук, ни ног, ни тела, костей не чувствовал; такое ощущение было, будто я начал растворяться… Рванулся, вскочил на ноги, и с заколотившимся сердцем начал выбираться, выползать по бетонному склону.

— Говорили же тебе! — рассмеялся Эрик. — У нас тут все особое…

Пока мы собирались, совсем уже стемнело, здесь быстро темнеет.

Осталась позади эта странная скважина, бетонная ванна курящейся паром поды посреди пустыни. Наша машина летела в теплом густом мраке, и на низком черном небе сияли крупные звезды.

4

Как водится, пивная в любом поселке — место встреч, бесед, деловых разговоров, словом, клуб мужчин. В Юндже это очень симпатичное заведение, напоминающее большую открытую беседку. Внутри эта беседка на две неравные части разделена дощатой перегородкой с двумя окошками: из первого дают пиво, а из второго тянет сизым дымком, здесь готовят шашлык. Вся остальная часть под общей крышей огорожена лишь низким барьером с широкими перилами. Посередине два круглых столика на высоких ножках, но мужчины с кружками в руках обычно сидят на перилах, как куры на насесте.

Утром, возвращаясь с почты, я заглянул в эту пивную, поздоровался со знакомыми, взял себе кружку и устроился на перилах. На меня даже не взглянули, не спросили, как обычно, когда мы закончим скважину и дадим воду: внимание всех было приковано к другому. В центре образовавшегося полукруга, у столика, стояли двое столь непохожих друг на друга людей, что нарочно такую пару не придумаешь. Первый, хилый, невзрачный, рыжий мужичок с красным облупленным носом, с утра уже пьяненький, но не очень, был настроен зло, решительно: острый носик его, всклокоченные редкие волосенки, резкие и одновременно неуверенные, нетвердые движения — все говорило о том, что этот человек ведет бой, с кем-то спорит, кого-то обличает. Его напарника я сразу же окрестил Горой Мяса. Это был мужчина лет сорока, уйгур, в клетчатой, с короткими рукавами рубашке, обтягивающей гигантский живот, в широких полотняных штанах и сандалиях на босу ногу. Не будь он высокого роста, где-то под метр девяносто, он выглядел бы безобразно толстым, с его коричневыми ручищами толщиной в ногу нормального человека, с его колышущимся животом