После деления угодий довбыш вновь бил в литавры, и казаки вновь прибывали в Сечь, собираясь иногда до пяти тысяч человек и более. Тут кошевой атаман опять обращался с речью к сечевому товариществу:

– Паны молодцы! У нас сегодня новый год; не желаете ли вы, по старому обычаю, переменить свою старшину и вместо нее выбрать новую?

Если товарищество довольно было своей старшиной, то в таком случае на предложенный кошевым вопрос отвечало:

– Вы – добрые паны, пануйте еще над нами!

Тогда кошевой, судья, писарь и есаул кланялись казакам, благодарили их за честь и расходились по куреням. Если же товарищество было недовольно чем-нибудь на свою старшину, то тогда, после вызова кошевого, объявляло ему, чтобы он отнес свою булаву или палицу к знамени и положил бы ее на шапку. А когда товарищество при этом открывало за кошевым еще какую-нибудь вину или допущенную им заведомую несправедливость, то в таком случае, не стесняясь в выражениях, кричало:

– Покинь, скурвый сыну, свое кошевье, бо ты вже казацького хлиба наився! Иди собе прочь, негодный сыну, ты для нас неспособен! Положи свою булаву, положи!..

Кошевой немедленно повиновался: он бросал на землю свою шапку, сверх шапки клал палицу, кланялся всему товариществу, благодарил его за честь, которую оно оказывало ему в течение года, и уходил с площади в свой курень. После ухода кошевого то же должны были делать, по солидарности с кошевым, судья, писарь и есаул, хотя бы к ним товарищество и не обращалось со словом укора. Впрочем, последним, если кто-либо из них был угоден казакам, товарищество кричало, чтобы они «не скидывали с себя своего чина», и те должны были беспрекословно повиноваться и стоять на площади. Иногда, прежде чем отпустить старшину с площади, товарищество требовало от нее отчета в разных действиях и предлагало ей разные вопросы. В результате, однако, редко старшина оказывалась виновной: пользуясь своей властью всего лишь один год и имея в виду в конце года отчет, она редко действовала по собственному произволу, больше же по желанию всего войска. Если же, вопреки этому, старшина изобличалась в каких-либо преступлениях против всего войска, то она казнилась за то смертью.

После удаления старой старшины приступали к избранию новой. При этом выступали на сцену чисто народные начала: ни куренные атаманы, ни кто другой из «властных» лиц не имели в этом случае никакого решающего значения, всем делом руководила простая чернь, так называемая «сиромашня». Естественно, что при этом поднимались споры, пререкания и раздоры, тем более что многие в этот день, праздника ради, иногда через край хватали «пьяного зелья» – горилки. Спорили прежде всего о том, кого именно выбрать в кошевые атаманы, – каждый курень выставлял своего кандидата и настаивал на выборе именно его, а не другого кого. Споры длились иногда по нескольку часов. Все кандидаты, имена которых выкрикивались на площади, должны были тот же час оставлять площадь и уходить в свои курени, чтобы своим личным участием не помогать избранию. Наконец, после долгих споров, останавливались на одном из всех называемых кандидатов. Тогда из среды товарищества отделялись десять или больше того человек казаков и шли в тот курень, где сидел выбранный в кошевые казак. Пришедшие объявляли избранному волю всего товарищества и просили его принять предлагаемую ему честь. Если избранный станет отговариваться, то двое из пришедших казаков берут его под руки, двое или трое пихают сзади, несколько человек толкают в бока и ведут на площадь, приговаривая: «Иды, скурвый сыну, бо тебе нам треба, ты теперь наш батько, ты будешь у нас паном». Так приводили избранного в раду; тут вручали ему палицу и объявляли желание всего войска видеть его кошевым атаманом. Избранный, однако, по древнему обычаю должен был сперва два раза отказаться от предлагаемой ему чести и только после третьего предложения брал в руки палицу. Тогда войско приказывало довбышу пробить честь новому кошевому атаману, а старые сечевые казаки, «сивоусые диды, славные низовые лыцари», поочередно подходили к нему и сыпали на бритую голову его песку или мазали макушку головы грязью, если на ту пору случалась дождливая погода, в знак того, чтобы он не забывал о своем низменном происхождении и не стремился бы к возвышению над всем товариществом. Кошевой должен был кланяться на все четыре стороны и благодарить товарищество за честь, на что товарищество отвечало ему криком: «Будь, пане, здоровый та гладкый! Дай тоби, Боже, лебедыный вик, а журавлыный крык!» Тем избрание кошевого и оканчивалось. В тот же день первого января и таким же порядком происходило избрание судьи, писаря, есаула и куренных атаманов, с той только разницей, что войсковому судье при избрании вручали печать, войсковому писарю – чернильницу, а войсковому есаулу – жезл. Второго января избирали довбыша, потом следующих за ним чинов: пушкаря, писаря, кантаржея и других.

Далеко, однако же, не всегда так мирно и так скоро оканчивались выборы новой старшины. Иногда при общем голосовании спорящие в конце концов разделялись на две половины: одну составляли так называемые нижние курени, а другую так называемые верхние курени, и каждая сторона, желая видеть кошевым атаманом своего кандидата, не признавала другого. Тогда начинался спор, за спором следовала ссора, за ссорой драка, и за дракой происходили иногда и смертоубийства. Противники в своем ожесточении доходили до того, что даже бросались на курени, разоряли их, ломали все на своем пути и наносили друг другу великие обиды и большие убытки. В это время кандидаты той и другой стороны немедленно оставляли площадь и скрывались в свои курени, сидя на запорах. Но это не спасало их от толпы. Так, казаки одной какой-либо стороны вскакивали в курень, где сидел их кандидат, тащили его на площадь и объявляли кошевым. Но противная сторона и слышать не хотела о выбранном кандидате; сам избранный отказывался от такой чести, не хотел идти на площадь и упирался ногами. Но его сторонники не успокаивались: они толкали его в шею, пихали в спину, били кулаками под бока и, когда он все еще упирался ногами, рвали на нем платье, выщипывали на голове чупрыну, мяли ему все ребра, и могло статься, что все-таки противная сторона не признавала его своим кошевым атаманом и выгоняла вон с площади. В подобных случаях, разумеется, перевес оставался всегда за более сильной стороной.

Бывало иногда и так, что уже после общей войсковой рады часть казаков возмущалась и не признавала старшины, уже избранной всей радой; тогда одни из недовольных брали насильно котлы вместо войсковых литавров, били по ним вместо палок поленами и старались собрать на площадь новую раду; другие бросались к куреням старшин, называли их собаками, не способными ни к какому панованию, перечисляли все, что знали или слышали о них дурного, и с криком приказывали им идти на площадь; третьи хватали лежавшие на столике среди площади кошевскую и судейскую палицы и вручали их новым, наскоро выбранным лицам. Тогда против бунтовщиков выступали куренные атаманы; они действовали сперва словами, а когда слова не помогали, прибегали к палкам; но разъяренные казаки избивали куренных атаманов, а сами бросались к куреню кошевого, выбивали в нем окна, бросали в середину его, в стены и на крышу обрубки, дрючья, кирпичи и камни. Видя беду, кошевой, а с ним и другие лица старшины, прятались в чужие курени, а иногда даже переодевались в монашеское платье, подвязывали себе бороды и спасались бегством из Сечи.