Кроме настоящих казаков в состав «славного низового товарищества» входили иногда такие лица, которые ни по званию, ни по общественному положению никогда к нему не принадлежали и числились только номинально в числе запорожцев. Делалось это частью из честолюбия называться низовым рыцарем, частью из искренней любви к «славному» войску, частью из-за того, чтобы застраховаться от грабежей запорожцев или заручиться послушанием и верностью их; частью же и вследствие предложения самих казаков, которые приписывали к себе сановных людей в знак особого отличия их перед другими, подобно тому, как многие западноевропейские города давали права гражданства знатным путешественникам[398]. Лица эти – сановные, облеченные высокой властью особы, большей частью русского, иногда польского звания. Архивные сечевые документы сохранили нам имена некоторых из этих особ; таковы: артиллерии поручик Иван Глебов, статский советник Петр Веселицкий, малороссийский генеральный подкоморий и бунчуковый товарищ Павел Кочубей, астрономической экспедиции начальник Христофор Эйлер, генерал-аншеф граф Петр Панин, генерал-аншеф Иван Глебов, генерал-аншеф Петр Девьер, генерал-поручик граф Андрей Остерман, генерал-майор князь Александр Прозоровский, польский коронный гетман граф Ксаверий Браницкий, генерал-майор князь Григорий Потемкин[399]. Последний, говорят, прозывался у запорожских казаков Грыцьком Нечесою: он носил на голове, по тогдашней моде, большой парик, напудренный и высоко взбитый, а запорожцы воображали себе, что он никогда не чешется, оттого и прозвали его Нечесою.

Как вход в Сечу, так и выход из нее вовсе не был затруднителен; определенного срока для пребывания в Сечи поступившему в нее не полагалось: всяк мог выходить из нее, когда ему угодно и когда было нужно. Уходил казак из Сечи, если у него являлось желание служить в каком-либо из украинских городов; уходил казак, когда задумал жениться и обзавестись собственным хозяйством; уходил и тогда, когда ему просто надоедала жизнь в Сечи, или, как говорили сечевики, когда он «зажирив од казацького хлиба». Впрочем, ушедший из Сечи вновь мог быть принят в нее, если изъявлял на то свое желание, вернувшись назад и хвативши где-нибудь «шилом патоки» или «узнавши почем кивш лыха». Несмотря, однако, на такую свободу прихода в Сечь и ухода из нее, порядок действий в ней никогда оттого не нарушался, и в этом полнейшем своеволии заключалось все основание далекой славы Запорожской Сечи. При уходе из Сечи также не давалось никаких пропускных билетов, кроме двух случаев: во-первых, когда казаки желали ехать в Польшу или в Малороссию «для торговых или других каких нужд», – такие брали паспорта за подписью кошевого атамана и с приложением войсковой печати для свободного проезда по чужим городам и селам[400]; во-вторых, когда происходили войны между русскими и народами, граничившими своими владениями с Запорожьем, например турками, татарами, поляками; в таком случае, «ввиду немаловажных заграничных обстоятельств», чтобы избежать всякого рода шпионства со стороны врагов и вместе с тем «быть безотлучной во всякой готовности», выезд из Сечи холостым казакам без письменного вида от войсковой канцелярии, а женатым без видов от паланочных полковников строго воспрещался[401]. Иногда уходившим из Сечи давались аттестаты ввиду поступления их на службу в украинские полки; образцы таких аттестатов, в достаточном количестве, дошли до нас: в них прописывается имя, отчество, фамилия и название куреня казака, его служба в разъездах, партиях, посылках, секретных разведованиях, походах и сражениях, отмечаются находчивость, усердие к службе, честное исполнение возлагавшихся на него поручений и готовность «не щадить своего живота»[402].

Как велик был состав всего войска запорожских низовых казаков, определенно сказать нельзя; нельзя именно, с одной стороны, потому, что запорожцы весьма неохотно делились с посторонними людьми сведениями о всяких порядках в Сечи, – вся их жизнь для чужестранцев составляла так называемые «войсковые секреты»; с другой стороны, потому, что в самой Сечи не было, или, по крайней мере, сами запорожцы говорили, что не было никаких журналов, никаких списков, куда бы вписывались имена приходивших в Сечь новичков и отходивших из нее старых казаков[403]. Кроме того, трудно определить число всего запорожского войска еще и потому, что многие из казаков-зимовчан вовсе не являлись в Сечь по нескольку лет и совсем не были известны войсковой старшине, а насчет некоторых сечевых казаков и сама старшина находилась в полном неведении и не могла сказать в известное время, живы ли они или безвестно пропали во время отдельных походов на врагов, часто предпринимавшихся без ведома Коша. Оттого все показания о численности запорожского войска, даже на пространстве одного какого-нибудь века, слишком разноречивы. Сами запорожцы, как это и естественно, слишком преувеличенно говорили насчет численности всего своего войска: «У нас що лоза, то казак, а где байрак, то там по сто, по двести казак»; малороссийские летописцы высказывались на этот счет в том же тоне: «Рече старейший слово, и абие сколько треба воинства, аки трава соберутся»[404]. Более или менее определенные данные насчет численности запорожских казаков дают нам следующие указания. В 1534 году всех запорожских казаков считалось не более 2000 человек; в 1535 году около 3000 человек[405]; в 1594 году иностранцы насчитывали у них 3000, а они сами показывали 6000 человек[406]; в 1675 году кошевой атаман Иван Сирко, задумав большой поход на Крым, собрал 20 000 человек запорожцев и с ними «несчадно струснул» Крым и счастливо возвратился в Сечь[407]; в 1727 году Христофор Манштейн определял всю численность войска запорожского от 12 000 до 15 000 человек[408]; в 1732 году сами запорожцы показывали, что у них «добрых и вооруженных воинов» наберется до 10 000 человек, а в 1735 году сообщали, что о «числе всего войска подлинно никак показать нельзя, потому что оно ежедневно прибывает и убывает», но надеются собрать хорошо вооруженных 7000 человек[409]; в 1755 году кошевой атаман Филипп Федоров рапортом показывал, что во всем «компуте», или составе, со стариками и женщинами по зимовникам, войска запорожского наберется 27 000 человек[410]; в 1762 году, по случаю вступления на престол императрицы Екатерины II, присягал на верность ей 20 281 человек запорожских казаков[411]; в 1766 году секретарь Василий Чернявский определял число всех запорожцев, «кои во всей земле к Сечи принадлежащей живут и к отправлению воинской службы способны и надежны, выключая старых, дряхлых и малолетних», около 10 000 человек[412]; в 1769 году готового к походу против турок войска запорожского казаков было 12 249 человек; кроме того, 2000 человек казаков оставалось в Сечи, и по паланкам до 3000 человек «в водяном карауле на лодках», а всего 17 249 человек[413]; около 1774 года число запорожцев «военных и пеших людей» считалось 40 000, но в поход шло 14 000 человек, прочие же оставались около имуществ и собственных домов, всех же было до 100 000 человек[414]; в 1775 году в ведомости генерал-майора Петра Текели показано всех жителей в запорожской земле, то есть казаков и посполитых, мужчин и женщин, 59 637[415]; в том же году в манифесте императрицы Екатерины II говорилось, что запорожцы обогатились 50 000 пришлых к ним семей и что по падении Сечи ушло 6000 человек запорожцев за Дунай, живших перед тем в отдаленных запорожских зимовниках[416]; запорожец Никита Корж и бывший священник низовых казаков Григорий Кремянский, во время уничтожения Сечи, определяют число всего войска в 40 000 человек[417]; в настоящее время глубокие старики, вспоминая о запорожцах, говорят: «его сыла, того запорожця, була тяженна»[418]. Разумеется, если взять во внимание то, что, кроме постоянных жителей в Сечи и по паланкам, к запорожцам приходили еще на время разные «своевольные» люди, особенно ввиду какого-нибудь предприятия или похода на врагов, то его сила была действительно «тяженна». Но в обыкновенное время силы этой не было видно: приходившие в Запорожье казаки только приписывались в курени, но очень немногие жили при них, – они расходились больше по зимовникам, плавням, рыбным заводам, звериным ловам[419], в самой же Сечи оставались преимущественно старые и дряхлые старики. В общем, сравнивая приведенные цифровые данные, можно сделать касательно численности войска запорожского низового такое заключение: в пору наибольшего расцвета одного строевого войска запорожских казаков могло быть от 10 000 до 12 000, а вместе с обывателями зимовников и слобод – до 100 000 человек.