Доннер впоследствии извинился перед читателями, что в поисках точной метафоры для описания разделенного города не мог сопротивляться «почти непроизвольной мании лунатика» построить свой рассказ на сопоставлении двух абсолютно разных главных улиц – западноберлинской Kurfьrstendamm (Курфюрстендамм) и восточно-берлинской Stalinallee (Шталиналлее, аллея Сталина).

Подобно Западному Берлину, Ку’дамм (так называют ее берлинцы) появилась из хаоса послевоенных лет наполненной беспокойной энергией, неоновым светом, модными тенденциями и новыми кафе и барами, соперничающими за толстые бумажники. Шталиналлее, подобно Восточному Берлину, скрывала подразумеваемую недолговечность общества с его планируемым из центра неоклассическим великолепием, диктующим все, от размера квартиры до ширины ее прихожей и высоты окон. Директивы государственной безопасности точно устанавливали количество осведомителей относительно численности населения.

Хотя длина Ку’дамм составляет всего четыре километра, на ней находилось семнадцать самых дорогих ювелирных магазинов, десять дилерских фирм по продаже автомобилей и самые шикарные рестораны. Вдовы, потерявшие мужей в войну, просили милостыню, стоя на углах этой улицы, поскольку там гуляли самые богатые жители города. Одно из таких мест находилось напротив выставочного салона Эдуарда Винтера, дилера «Фольксваген», самого богатого человека в Берлине.

Ишервуд, на основе романа которого был снят фильм «Кабаре», описывал довоенную Ку’дамм как «скопление дорогих отелей, баров, кинотеатров, магазинов… сияющее пятно света, как фальшивый бриллиант в тусклых сумерках города». В период холодной войны она почти не изменилась, хотя в результате послевоенной реконструкции в 1950-х годах появились современные строения из стекла и бетона.

В дешевом баре под названием «Старомодный» Доннер наблюдал за бизнесменом из Дюссельдорфа, который приставал к белокурой девушке-бармену, вылизывая ей ухо, пока она, устав от его приставаний, не отступила, и его губы уткнулись ей в подмышку. Берлин был местом, куда немцы приезжали в поисках удовольствий, в котором было все, от баров трансвеститов до обычных развлечений, и не было комендантского часа. Они приезжали и уезжали, и то, что происходило в Берлине, оставалось в Берлине.

В коммунистическом Восточном Берлине Доннер нашел alter ego Ку’дамм. В 1949 году в связи с семидесятилетием Сталина Ульбрихт переименовал улицу Большая Франкфуртская (Grosse Frankfurter Strasse) в аллею Сталина – Шталиналлее. Это название оставалось до ноября 1961 года, несмотря на то что диктатор был уже мертв и развенчан Хрущевым [35].

В последние дни Второй мировой войны советские солдаты вешали на деревьях, стоявших вдоль улицы, нацистов, часто прикрепляя им на грудь табличку с надписью: здесь висит такой-то, поскольку он не смог защитить жену и детей.

Эта улица, по задумке Ульбрихта, стала демонстрацией власти и возможностей коммунизма, «первой социалистической дорогой Германии». В период с 1952 по 1960 год строительные бригады возвели длинные ряды восьмиэтажных жилых домов в стиле сталинского монументализма. Жилые дома строились как «дворцы для рабочих» и были призваны отражать мощь инженерной мысли. В этих домах были лифты, мраморные лестницы, квартиры с высокими потолками, балконами и – роскошь для того времени – ваннами. Улица была достаточно широкой и длинной, позволявшей проводить военные парады. По ней ежегодно проходили первомайские демонстрации, и на ней же в 1953 году рабочие начали забастовку, распространившуюся по всей Германской Демократической Республике.

Доннер описал молчаливое отчаяние жителей Восточного Берлина, живущих рядом со Шталиналлее, которые прошли через ужасы Второй мировой войны только для того, чтобы снова очутиться на неправильной стороне истории.

Raabe-Diele [36], один из старейших пабов в Берлине, находился в переулке Sperlingsgasse (Воробьиный переулок), узком, еще не до конца очищенном от развалин. В пабе было всего три стола, стойка, скамейки вдоль стен и обычные стулья.

Единоличной владелицей паба была фрау Фридрих Конарске, которая провела за стойкой пятьдесят семь из своих восьмидесяти двух лет. Она не рассказывала Доннеру о своей тяжелой жизни, но с удовольствием сплетничала о своих посетителях, мужчинах, среди которых была всего одна женщина, сорока с чем-то лет, вульгарная и крикливая. «Десять пьяных мужчин лучше одной подвыпившей женщины», – ворчала Конарске.

Двое мужчин средних лет, сидя за столиком у окна, играли на гитарах и пели сентиментальные песни. Когда они собрались уходить, горбун выкрикнул писклявым голосом: «Спойте «Лили Марлен»! Я хочу послушать эту песню. А затем куплю вам выпивку».

Самый хорошо одетый посетитель – по мнению остальных посетителей паба, он был или членом коммунистической партии, или офицером госбезопасности – крикнул, что он против, поскольку песня была одной из любимых песен Гитлера.

Возмущенный горбун вскочил со своего стула: «Это еще почему? «Лили Марлен» исполняли во время войны, чтобы выразить – да, чтобы выразить – стремление солдат к миру. Она не имеет никакого отношения в нацизму». И это действительно так. Слова песни были написаны в годы Первой мировой войны солдатом Хансом Ляйпом, когда он стоял на часах в Берлине, перед отправкой на Восточный фронт. Горбун утверждал, что даже американцам и англичанам нравится эта песня.

«Эту песню знают во всем мире!» – выкрикнул подвыпивший молодой человек с приплюснутым носом, изуродованными ушами и пожелтевшими от никотина пальцами, который, похоже, был боксером. Один за другим посетители фрау Конарске выступали против предполагаемого коммуниста, но певцы все еще не решались исполнить песню, поскольку одномоментный акт неподчинения мог привести к длительному тюремному заключению.

Расхрабрившийся от выпитого мужчина, похожий на боксера, сказал, обращаясь к хорошо одетому мужчине: «Если не хочешь слушать, можешь уйти». А затем запел. Почти сразу к нему присоединились музыканты, следом один за другим песню подхватили все посетители паба, за исключением мужчины в черном пальто, который молча потягивал пиво.

Фрау Конарске выставила выпивку за счет заведения, а затем подозвала Доннера и показала ему висящий у нее за спиной на стене в рамке небольшой лист бумаги с текстом. Там было написано: «Мы уйдем из жизни такими же нагими, какими вошли в этот мир».

Она спросила незнакомца: «Вы думаете, что кто-то займет мое место, когда я уйду? Все мои родственники и друзья в Западной Германии. Вы думаете, они захотят переехать в Восточный Берлин и работать в этой дыре с десяти утра до двух ночи?»